Марион Чапмэн нервничала больше обычного и была на пределе. Прозвучавший несколько дней назад телефонный звонок от незнакомки, предлагавшей поместить фотографию Дены на обложку журнала «Севентин», напугал ее так, что она с трудом заставляла себя думать о подарках для Дены на Рождество. Это было неделю назад, но ее продолжали изводить мучительные вопросы. Зачем на самом деле женщина хотела поместить фото Дены в журнал? И почему говорила о фотографии мамы с дочкой? Может, кто-то намерен проверить их родственные связи? И почему мать-настоятельница дала женщине ее номер? Может, она что-то знала? Не сказала ли она чего-нибудь Дене? Мысли хаотично метались во все стороны. Она была настолько не в себе, что заворачивала и вновь разворачивала последние подарки Дене — хотя уж в чем, в чем, а в этом она была эксперт. На работе самые простые вопросы приводили ее в замешательство.

Она убрала в шкаф последний сверток, и тут зазвонил телефон, перепугав ее чуть не до смерти. Кто мог звонить в такой поздний час? Неужто снова та женщина?

Но это была не она. Это был межгород, звонок из Вены. Тео в больнице, при смерти. Человек сказал, что Тео назвал ее как ближайшего родственника, и если она хочет его повидать, то пусть поторопится.

Она положила трубку, сердце билось как ненормальное, она не могла собраться с мыслями. Ясно одно: надо срочно ехать. Она ему нужна, время не ждет. Она быстро побросала вещи в сумку, выскочила под холодный дождь и поймала такси до аэропорта. Слава богу, у нее с собой был австрийский паспорт. Через восемнадцать беспокойных и бессонных часов она вошла в больницу.

Увидев человека в палате, на которого указала медсестра, она поначалу не поняла, что это ее брат. Лежавший на кровати был совсем крошечным старичком с иссохшим лицом. Это не мог быть Тео.

Но, подойдя поближе, она узнала его руки с длинными, тонкими пальцами. Эти руки были единственным, что осталось в нем молодого, и они до сих пор были необычайно красивы. Слезы бежали по ее щекам, когда она сидела у постели и держала за руку существо, в которое превратился ее любимый брат. Она просидела с ним три дня, пока он не умер.

Она была не уверена, что он понимал, кто с ним сидит и чью руку он сжимает, но по крайней мере он не умер один в приюте для бездомных. За эти три дня ее охватила такая беспомощность, такая безнадежность. Немыслимо, что Тео, который мог принести в этот мир столько радости и красоты, закончил свои дни вот так. Что он был так измучен и доведен до убийства из-за этой единственной капли крови. Бедный Тео. Каждая косточка в ее теле болела от сожаления: она могла ему больше помогать.

Два дня спустя она стояла одна, дрожа на промозглом ветру, на загородном кладбище Вены и смотрела вниз, на маленький камень с надписью:

Все было кончено. Она сделала все, что от нее требовалось. Теперь можно ехать домой, к Дене.

Идя через кладбище, она услышала, как взвыл ветер и будто чья-то маленькая нога наступила на ветку. Оглянулась — никого. Она не спала несколько дней и ощущала сильный жар и нервное возбуждение, но там, на кладбище, к ней пришло странное, почти радостное чувство освобождения, как будто с нее внезапно сняли весь стресс, все напряжение. В этот момент она подняла голову и впервые заметила, каким чистым и синим стало вдруг небо.

Трамвай ехал мимо ботанического сада возле Шонбрун-парка, куда их с Тео столько раз водили в детстве. Выйдя на остановке возле отеля, она не пошла в номер, а решила прогуляться.

Она была так занята Тео, что сегодня впервые по-настоящему осознала: она дома! Весь город внезапно обрел четкость, как будто навели на фокус. Цвета приобрели яркость, звуки странно усилились, словно их издавала старая радиола или граммофон.

Она заглянула в окна их старого дома на Лотрингерштрассе, и вспомнила прошлые времена, музыку, смех. Дошла до Алсарштрассе, до главной больницы, где практиковали ее отец и дед, и двинулась дальше, вдоль Дуная, по набережной Элизабетштрассе, мимо кафе «Моцарт», и всюду, куда она ни шла, слышалась музыка. Она не видела разбомбленных домов, слепых окон, она видела только то, что помнила. Для нее здесь все так же сильно и сладко пахло кофе, булочками и теплым хлебом. Усевшись на колесо обозрения и поднявшись на двести футов над землей, она вновь ощутила себя счастливой десятилетней девочкой. Она так радовалась, что война не разрушила ее прекрасный город. Вена казалась почти такой же, какой она ее оставила почти четверть века назад.

Ближе к вечеру она пошла обратно к отелю. Повернув за угол, остановилась, не веря своим глазам. Ее подруга детства Мария разглядывала рождественские подарки в витрине магазина. В мигающем свете лампочек она ясно видела ее лицо.

— Мария! Это я, Маргарита!

Родители девочки оглянулись на женщину, которая приняла их дочь за какую-то Марию, сообразили, что она, должно быть, не в себе, быстро взяли дочку за руку и поспешили скрыться в толпе.

Она вошла в отель «Сачер», попросила ключи и поднялась в номер.

Через пятнадцать минут влезла в горячую ванну. Несмотря на жар, она чувствовала себя такой спокойной и вместе с тем такой живой. Она вернулась туда, где когда-то была счастлива. Протянула руку, открыла маленькое окно, и до нее донеслись звуки лежащего внизу города. Она слышала, как в одной из аудиторий Штаатсопер-Хаус через дорогу певица репетирует партию сопрано. Она улыбнулась и легла.

В первый раз за этот год она не боялась. Сегодня утром, у могилы Тео, до нее вдруг дошло, что она последняя из Ле Гардов. Осталась только она. Только она, и в ней — последняя капля крови, которая могла бы связать Дену с Ле Гардами. Она знала, что нужно сделать. Она закрыла глаза и резанула лезвием по руке.

Это оказалось так просто. Почему она раньше до этого не додумалась?

Где же, интересно, эта маленькая капля? В левой части тела? Затаилась в одном углу или бродит по всему телу, убегая и прячась? Она просто избавится от нее раз и навсегда. Сначала с левой стороны, лодыжка, потом запястье. Пусть убегает. Потом правая сторона. Ну вот и готово. Она легла и стала ждать. Странное спокойствие охватило ее, когда кровь начала вытекать, такая красная на фоне абсолютно белой эмали, она текла вдоль тела и убегала в трубу. Скоро вся вытечет. Ох, какое облегчение наконец выпустить ее. Тогда она и Дена будут свободны. Она глубоко вдыхала холодный, свежий воздух, обдувавший