острова Девон или, возможно, у острова Корнуоллис. По всем признакам, дело происходит в конце арктического лета, вероятно в последних числах августа, за считанные дни до того, как ударят морозы и все они окажутся в ледовом плену. У Крозье такое чувство, будто данное видение относится к будущему, отделенному двумя или тремя годами от сиюминутной ужасной реальности 1848 года. Крозье хоть убей не понимает, зачем восемь спасательных кораблей собрались здесь в одном месте, вместо того чтобы рассыпаться по тысячам квадратных миль арктического моря в поисках следов пропавшей экспедиции Франклина. Это галлюцинация, порожденная токсическим психозом.
Суда самых разных размеров: от маленькой шхуны и суденышка величиной с яхту, слишком хрупкого для ледового плавания, до стосорокачетырехтонного и восьмидесятитонного американских кораблей незнакомого вида и равно незнакомого девяностотонного британского лоцманского судна, наспех оснащенного для плавания в арктических морях. Там находятся также несколько должным образом вооруженных британских военных кораблей, парусных и паровых. В своем воспаленном воображении Крозье видит названия судов:
Словно с высоты полета арктической крачки, Крозье видит, что все восемь судов находятся в пределах сорока миль друг от друга: два маломерных британских судна стоят у острова Гриффин, над проливом Барроу; оставшиеся четыре английских корабля — в заливе Ассистанс на южной оконечности острова Корнуоллис; а два американских корабля — дальше к северу, сразу за изгибом восточного побережья острова Корнуоллис, через пролив Веллингтона от места первой зимней стоянки сэра Джона у острова Бичи. Ни один из них не находится ближе чем в двухстах пятидесяти милях от затертых льдами «Эребуса» и «Террора» далеко на юго-западе.
Минутой позже туман или облако рассеивается, и Крозье видит шесть судов из восьми — американских и британских, — стоящих на якоре в четверти мили один от другого, сразу за изгибом береговой линии маленького острова.
Крозье видит людей, бегущих по покрытому льдом каменистому берегу под отвесной черной скалой. Люди возбуждены. Он почти слышит крики, разносящиеся в морозном воздухе.
Это остров Бичи, он уверен. Они нашли деревянные надгробья и могилы кочегара Джона Торрингтона, матроса Джона Хартнелла и рядового морской пехоты Уильяма Брейна.
К сколь бы близкому будущему ни относилось данное событие, пригрезившееся в бредовом забытьи, знает Крозье, оно решительно ничем не поможет экипажам «Эребуса» и «Террора». Сэр Джон покинул остров Бичи в безрассудной спешке, пустившись в плавание под парусами в первый же день, когда лед ослабил свою хватку настолько, чтобы позволить кораблям покинуть место стоянки. После девяти месяцев зимовки экспедиция Франклина не удосужилась оставить хотя бы записки с сообщением, в каком направлении она двигается.
Тогда Крозье понимал, что сэр Джон не считает нужным извещать Адмиралтейство о том, что берет курс на юг, согласно полученному приказу. Сэр Джон всегда подчинялся приказам. Но факт оставался фактом: после девяти месяцев зимовки — соорудив на берегу надлежащую пирамиду из камней и даже пирамиду из наполненных галькой консервных банок Голднера — они ничего не положили в «почтовую» пирамиду. Ни самой краткой записки.
Адмиралтейство и Служба географических исследований снабдили экспедицию Франклина двумястами герметичными бронзовыми цилиндрами, чтобы они оставляли в них послания с сообщениями о своем местопребывании и направлении дальнейшего движения на протяжении всего пути своего следования в поисках Северо-Западного прохода, а сэр Джон использовал… ровным счетом один. Бесполезный цилиндр, отправленный на остров Кинг-Уильям в двадцати пяти милях к юго-востоку от места, где они находятся ныне, и спрятанный там за несколько дней до гибели сэра Джона.
На острове Бичи они не оставили ничего.
На острове Девон, который они обследовали на своем пути, — ничего.
На острове Гриффин, где они искали естественные гавани, — ничего.
На острове Корнуоллис, который они обошли кругом, — ничего.
На острове Сомерсет, на острове Принц Уэльский и на острове Виктория, вдоль которых они плыли на юг на протяжении всего лета 1846 года, — ничего.
И теперь, в видении Крозье, спасатели на шести кораблях, уже тоже готовых вмерзнуть в лед, обращают взоры на север, в сторону пролива Веллингтона, еще не полностью скованного льдом, и Северного полюса. На острове Бичи они не нашли никаких путеводных нитей. И с волшебной высоты птичьего полета Крозье видит, что пролив Пил на юге, по которому «Эребус» и «Террор» сумели пройти полтора года назад во время короткого летнего периода таяния льдов, сейчас, этим летом, покрыт сплошным белым панцирем, насколько хватает глаз.
Им даже не приходит в голову, что Франклин мог направиться на юг… что он мог выполнить приказ. Они намерены — в ближайшие годы, поскольку теперь сами затерты льдами в проливе Ланкастера, — продолжить поиски севернее. Дополнительный приказ, полученный сэром Джоном, предписывал — в случае, если он не сможет продолжить путь на юг и совершить переход по Северо-Западному проходу, — повернуть на север, пробиться через гипотетический ледяной пояс и выйти в еще более гипотетическое Открытое Полярное море.
В сердце своем, сокрушенном тоской, Крозье знает, что капитаны и команды на восьми спасательных кораблях все пришли к заключению, что Франклин двинулся на север, — хотя в действительности он поплыл в противоположном направлении.
Он просыпается ночью. Просыпается от собственных стонов. В каюте горит фонарь, но глаза не выносят света, поэтому он пытается понять, что происходит, по жгучей боли от прикосновений к телу и по режущим слух звукам. Двое мужчин — стюард Джопсон и корабельный врач Гудсер — снимают с него грязную, мокрую от пота рубаху, обмывают его восхитительно теплой водой и осторожно надевают на него чистую рубаху и носки. Один из них пытается покормить его супом с ложки. Крозье выблевывает жидкое месиво, но содержимое полного до краев ведра обратилось в лед, и он смутно сознает, что двое мужчин вытирают пол. Они заставляют его выпить воды, и он бессильно падает на холодные простыни. Один из них накрывает Крозье теплым одеялом — теплым, сухим, не заледенелым одеялом, — и ему хочется разрыдаться от счастья. Еще он хочет заговорить, но снова начинает погружаться в водоворот своих видений и не может найти и составить в фразы слова, а потом опять забывает все слова на свете.
Он видит черноволосого мальчика с зеленоватой кожей, свернувшегося калачиком у кирпичной стены цвета мочи. Крозье знает, что мальчик страдает эпилепсией и находится в какой-то психиатрической клинике, в каком-то сумасшедшем доме. «Этот мальчик — я».
Едва успев подумать так, Крозье понимает, что это не его страх. Это кошмар какого-то другого человека. Несколько мгновений он пребывал в чужом сознании.
София Крэкрофт входит в него. Крозье стонет, яростно грызя кожаный ремень.
Он видит ее голую и страстно прижимающуюся к нему в Утконосовом пруду. Он видит ее отчужденную и холодную на каменной скамье в саду губернаторского дома. Он видит ее в голубом шелковом платье, стоящую и машущую рукой — не ему — на причале в Гринхайте майским днем, когда отплывали «Террор» и «Эребус». Теперь он видит ее такой, какой никогда не видел прежде, — будущую Софию, явленную в настоящем, гордую, скорбящую, втайне довольную возможностью скорбеть, полную новых сил и возрожденную к новой жизни в качестве верной помощницы, компаньонки своей тетки, леди Джейн Франклин. Она повсюду сопровождает леди Джейн — две неукротимые женщины, так назовет их пресса. София — почти так же, как тетка, — всегда внешне исполнена уверенности и надежды, пылка, женственна, эксцентрична и готова умолять весь свет о спасении сэра Джона Франклина. Она никогда не упомянет имени Френсиса Крозье, даже при закрытых дверях. Это, сразу понимает он, идеальная роль для Софии: смелая, властная, убежденная в своем праве просить и требовать, способная кокетничать десятилетиями при наличии идеального оправдания своему нежеланию связывать себя обязательствами или настоящей
