молодого парня, не тронув капитана, находящегося от него всего в трех ярдах, а потом возвращать половину трупа?
Люди знали. Крозье знал, что они знают. Они знали, что там на льду Дьявол, а не какой-то арктический медведь небывало крупных размеров.
Капитан Френсис Крозье не считал такое мнение ошибочным — несмотря на все свои презрительные высказывания, сделанные сегодня вечером за стаканом бренди в обществе капитана Фицджеймса, — но он знал еще одно, чего люди не знали, а именно: что Дьявол, пытающийся уничтожить их здесь, в Царстве Дьявола, это не только белое мохнатое чудовище, убивающее и пожирающее людей одного за другим, но всё, абсолютно всё здесь: неослабевающие холода, сдавливающие корабли льды, электрические бури, странное отсутствие тюленей, китов, птиц, моржей и сухопутных животных, неумолимое наступление пака, айсберги, передвигающиеся по белому замерзшему морю, но не оставляющие ни единой узкой полосы открытой воды за собой, внезапные мощные содрогания ледяного поля, сопровождающиеся появлением торосных гряд, пляшущие звезды, халтурно запаянные банки с продуктами, теперь превратившимися в отраву, так и не наступившее лето, так и не открывшиеся проходы — решительно все. Чудовище во льдах являлось просто-напросто еще одним воплощением Дьявола, который хотел их смерти. И хотел, чтобы они страдали. Крозье снова наполнил стакан.
Он понимал Арктику лучше, чем себя самого. Древние греки были правы, думал Крозье, когда утверждали, что на диске Земли существует пять климатических поясов, четыре из которых равны, противоположны и симметричны друг другу, каковое соотношение свойственно многим понятиям и категориям, привнесенным греками в наш мир. Два из них — пояса умеренные, созданные для человека. Центральный пояс, экваториальный, не предназначен для разумных форм жизни — хотя греки ошибались в своем предположении, что человеческие существа не могут обитать там. Могут, только нецивилизованные, подумал Крозье, который мимоходом видел Африку и другие экваториальные страны и был уверен, что ничего ценного ни в одной из них никогда не появится. Две полярные зоны, предугаданные греками задолго до того, как исследователи достигли Арктики и Антарктики, враждебны человеку во всех отношениях — непригодны даже для того, чтобы по ним путешествовать, не говоря уже о том, чтобы жить там, пусть сколь угодно малое время.
Так почему же, спрашивал себя Крозье, такая страна, как Англия, Божьей милостью помещенная в благодатнейшем и плодороднейшем из двух умеренных поясов, предназначенных для обитания рода человеческого, продолжает отправлять свои корабли и своих людей во льды северной и южной полярных областей, куда не отваживаются заходить даже дикари в меховых одеждах?
И что самое главное, почему некий Френсис Крозье снова и снова возвращается в эти ужасные края, служа стране и правительству, никогда не отдававшим должного его способностям и заслугам? Возвращается, хотя в глубине души он уверен, что однажды умрет в морозной арктической тьме?
Капитан вспомнил, что даже в детстве — до того, как он ушел в первое плавание в возрасте тринадцати лет, — он носил в сердце своем глубокую меланхолию, точно некую холодную тайну. Меланхолическая эта природа проявлялась в наслаждении, какое он испытывал, стоя поодаль от деревни зимними вечерами и глядя на постепенно меркнущий свет окон; в постоянном поиске укромных уголков, чтобы спрятаться (клаустрофобией Френсис Крозье никогда не страдал); и в таком страхе темноты — в детстве представлявшейся ему воплощением смерти, коварно похитившей мать и бабушку, — который заставлял его вопреки здравому смыслу искать с ней встречи, прячась в погребе, когда все остальные мальчики играли на солнце. Крозье хорошо помнил тот погреб: могильный холод, запах сырости и плесени, темноту и внутреннее напряжение, оставляющее человека наедине с его мрачными мыслями.
Он наполнил стакан и отпил из него еще глоток. Внезапно лед затрещал громче, и корабль заскрипел в ответ — пытаясь поменять свое место в замерзшем море, но не в силах сдвинуться с места. Лед лишь сильнее сдавил корпус со всех сторон, и он протяжно застонал. Металлические крепежные скобы в трюмной палубе сжались под давлением, внезапный резкий треск напоминал пистолетные выстрелы. Матросы в носовом отсеке и офицеры в кормовом продолжали спать, давно привыкшие к ночным крикам льда, пытающегося раздавить корабль. На верхней палубе офицер, несший ночную вахту при минус семидесяти,[8] потопал ногами, чтобы восстановить кровообращение, и четыре глухих удара представились капитану голосом усталого родителя, велящего кораблю прекратить свои возмущенные жалобы.
Сейчас Крозье с трудом верилось, что София Крэкрофт посещала этот корабль, стояла вот в этой самой каюте, вслух восхищалась тем, какая она опрятная, какая чистая, какая уютная, как походит на кабинет ученого со всеми своими книжными полками и как чуден свет австралийского солнца, льющийся в иллюминатор.
Это было семь лет назад, с точностью почти до недели, в Южном полушарии, в весеннем месяце ноябре 1840 года, когда Крозье прибыл к Земле Ван-Димена, расположенной к югу от Австралии, на этих самых кораблях — «Эребусе» и «Терроре», — сделав там остановку по пути к Антарктике. Возглавлял экспедицию друг Крозье (хотя и всегда стоявший выше по общественному положению), капитан Джеймс Росс. Они зашли в порт города Хобарта, чтобы пополнить запасы провианта, прежде чем направиться в антарктические воды, и губернатор острова, служившего штрафной колонией, сэр Джон Франклин, настоял на том, чтобы два молодых офицера — капитан Росс и командор Крозье — жили в правительственной резиденции все время своего пребывания там.
Это было чудесное время и — для Крозье — романтически роковое.
Инспекция кораблей производилась на второй день после прибытия — корабли были тщательно вычищены, отремонтированы, почти полностью загружены провиантом, и молодые члены экипажей еще не заросли бородами и не отощали, как после двух предстоящих зимовок в антарктических льдах, — и Крозье вдруг оказался сопровождающим губернаторской племянницы, темноволосой и ясноглазой юной Софии Крэкрофт, в то время как капитан Росс лично принимал губернатора сэра Джона и леди Джейн Франклин. В тот день Крозье влюбился и унес нежный росток любви с собой во тьму следующих двух южных зим, где она расцвела пышным цветом, обратившись в наваждение.
Долгие обеды под колеблемыми слугами опахалами в губернаторском доме, живые беседы — губернатор Франклин был усталым мужчиной пятидесяти с лишним лет, глубоко удрученным полным отсутствием признания своих заслуг, а также противостоянием местной прессы, богатых землевладельцев и чиновников на третьем году своего пребывания на Земле Ван-Димена, но и он и его жена, леди Джейн, воспрянули духом во время визита своих соотечественников из Службы географических исследований и, как любил называть своих гостей сэр Джон, «соратников».
София Крэкрофт, напротив, не обнаруживала никаких признаков уныния. Она была остроумна, жизнерадостна, весела, порой вызывающе смела в своих высказываниях и дерзких замечаниях (в еще большей степени, чем ее строптивая и несговорчивая тетушка, леди Джейн), молода, красива и проявляла видимый интерес к суждениям и различным мыслям сорокашестилетнего холостого командора Френсиса Крозье. Она смеялась всем неуверенным шуткам Крозье — он не привык вращаться в столь высоких кругах и изо всех сил старался не ударить в грязь лицом, выпивая меньше своей давно установившейся нормы, причем ограничиваясь исключительно вином, — и неизменно отвечала на все его робкие остроты еще более остроумно. Для Крозье это было все равно, что учиться играть в теннис в паре с гораздо лучшим игроком. К восьмому и последнему дню их затянувшегося визита Крозье ощущал себя равным во всех отношениях любому приличному англичанину — пусть джентльменом ирландского происхождения, но человеком, прожившим интересную и насыщенную событиями жизнь, ни в чем не уступающим любому другому, — и мужчиной, превосходящим почти всех прочих в изумительных голубых глазах мисс Крэкрофт.
Когда «Эребус» и «Террор» покинули порт города Хобарта, Крозье по-прежнему мысленно называл Софию «мисс Крэкрофт», но никак нельзя было отрицать тайную близкую связь, возникшую между ними: незаметный обмен быстрыми взглядами, понимающее молчание, общие шутки, проведенные наедине друг с другом минуты. Крозье знал, что влюбился впервые в своей жизни, в которой вся «любовь» прежде сводилась к грязным постелям портовых девок, к торопливым случкам в темных переулках, к соитиям с туземками, оказывающими услуги за побрякушки, и к нескольким непомерно дорогим ночам в лондонских публичных домах для джентльменов. Все это теперь осталось позади.
Теперь Френсис Крозье понял, что самые соблазнительные и возбуждающие одеяния из всех мыслимых женских нарядов — это скромные закрытые платья, в каких София Крэкрофт выходила к обедам в
