четыре — против), мы обнаружили лишь тупиковые заливчики, разломы во льду и еще две кровавые полосы на месте, где, похоже, кто-то из нашей разведывательной команды выбрался на лед и попытался бежать, но был схвачен и утащен обратно в воду. Там, слава богу, мы нашли только лоскуты синей шерстяной ткани, но никаких останков.
Было уже за полдень, и всеми, я уверен, владело единственное желание: убраться подальше от проклятого места. Но у нас на руках находились тела трех наших товарищей — или части тел, — и мы считали необходимым похоронить их с должными почестями. (Думаю, многие из нас полагали — и, как оказалось, справедливо, — что эта погребальная церемония станет последней, которую наша экспедиция сможет себе позволить провести.)
Среди плавающих на воде предметов мы не нашли ничего полезного, помимо брезентового полотнища от одной из голландских палаток, находившихся на борту обреченного вельбота лейтенанта Литтла. В него мы завернули тело нашего друга Гарри Пеглара. Останки скелета, которые я осматривал возле устья прохода, мы оставили в парусиновой сумке из-под патронов, а туловище мистера Рейда зашили в лишний спальный мешок.
При погребении в море в ногах человека, предаваемого пучине, принято класть одно или несколько пушечных ядер, чтобы тело с достоинством ушло ко дну, а не болталось на поверхности непотребным образом, но, разумеется, у нас не имелось никаких ядер. Матросы сняли дрек с плавающей носовой части «Леди Дж. Франклин» и отыскали несколько пустых консервных банок, чтобы утяжелить различные саваны с останками.
Нам потребовалось довольно много времени, чтобы вытащить девять оставшихся лодок из черной воды и снова установить тендеры и полубаркасы на сани. У некоторых изможденных мужчин — больных цингой и еле живых от голода — работы по сборке саней и погрузке на них лодок отняли последние силы. Потом матросы собрались у края ледового поля, выстроившись широкой дугой, чтобы на лед нигде не приходилось слишком много веса.
Никто из нас не был расположен слушать длинную надгробную речь — и уж тем более взятую из проникнутой иронией легендарной Книги Левиафана, прежде всеми ценимой, — поэтому мы с некоторым изумлением и с немалым волнением выслушали 89-й псалом, прочитанный капитаном по памяти.
«Господи! Ты нам прибежище в род и род.
Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты — Бог.
Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «Возвратитесь, сыны человеческие!»
Ибо пред очами Твоими тысяча лет как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи.
Ты как наводнением уносишь их; они как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает.
Ибо мы исчезаем от гнева Твоего, и от ярости Твоей мы в смятении.
Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего.
Все наши дни прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук.
Дней наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим.
Кто знает силу гнева Твоего, и ярость Твою по мере страха Твоего?
Научи нас счислять дни наши, чтобы приобресть сердце мудрое.
Обратись, Господи! Умилосердись над рабами Твоими.
Рано насыти нас милостию Твоею, и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши.
Возвесели нас за дни, в которые Ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствие.
Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя.
И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в делах рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй.
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу.
И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
И все мы хором повторили: «Аминь».
Потом наступила тишина. В лицо нам дул слабый ветер со снегом. Черная вода плескалась о лед со звуком, похожим на жадное лакание голодного зверя. Лед трещал и слегка подрагивал под нашими ногами.
Думаю, все мы восприняли произнесенные слова как надгробную речь и последнее «прощай», обращенные к каждому из нас. До сегодняшнего дня, до потери вельбота лейтенанта Литтла со всей командой — включая приветливого мистера Рейда и всеми любимого Гарри Пеглара, — полагаю, многие из нас все еще верили в возможность спастись. Теперь мы понимали, что шансов выжить у нас практически не осталось.
Долгожданная открытая вода, вселившая во всех нас надежду, оказалась коварной ловушкой.
Лед не отпустит нас.
И обитающее во льдах существо не даст нам уйти.
— Шапки долой! — скомандовал боцман Джонсон. Мы стянули наши разношерстные головные уборы.
— Знайте, Искупитель наш жив, — сказал капитан Крозье скрипучим хриплым голосом, которым только и говорил теперь. — И Он в последний день восставит из праха распадающуюся плоть нашу. И хотя черви наших грехов уничтожат наши тела, мы во плоти нашей узрим Бога, мы узрим Его сами, наши глаза, не глаза другого, увидят Его… Господи, прими в царство Твое смиренных рабов Твоих, ледового лоцмана Джеймса Рейда, фор-марсового старшину Гарри Пеглара и их неизвестного товарища по команде; и вместе с двумя погибшими, личности которых нами установлены, прими в царство Твое души лейтенанта Эдварда Литтла, матроса Александра Берри, матроса Генри Сэйта, матроса Уильяма Вентцалла, матроса Сэмюела Криспа, матроса Джона Бейтса и матроса Дэвида Симса… Когда придет срок нам последовать за ними, пожалуйста, Господи, позволь нам воссоединиться с ними в царстве Твоем… Господи, услышь нашу молитву о наших товарищах, и о нас самих, и о наших душах. Приклони ухо Твое к нашей мольбе, не останься равнодушным к нашим слезам. Смилуйся над нами немного, дабы мы могли восстановить наши силы, прежде чем тоже покинем сей бренный мир и перейдем в мир иной. Аминь.
— Аминь, — шепотом повторили мы.
Боцманы подняли парусиновые саваны с останками и бросили в черную воду, где они утонули в считанные секунды. Из глубины поднялись белые пузыри, словно последняя попытка наших покойных товарищей заговорить, а потом поверхность озера снова стала черной и недвижной.
Сержант Тозер и два морских пехотинца дали один залп в воздух из мушкетов.
Несколько долгих мгновений капитан Крозье пристально смотрел в черное озеро с выражением лица, ясно свидетельствовавшим об обуревающих его чувствах, сдерживаемых усилием воли.
— Теперь мы двинемся дальше, — твердо сказал он наконец нам, всем нам, глубоко подавленным, погруженным в уныние и мысленно смирившимся с поражением людям. — Мы сможем протащить сани и лодки еще милю, прежде чем остановиться на ночлег. Здесь идти будет легче.
На деле идти здесь оказалось значительно труднее. В конечном счете просто невозможно — не из-за обычных торосных гряд и привычных трудностей, сопряженных с перетаскиванием через них лодок (хотя и это раз от раза становилось все проблематичнее для ослабших от голода и болезни людей), но из-за разломов во льду.
