Ирвинг предположил, что «Ирник» может означать «сын» или «брат». Наверное, все-таки первое, подумал он. Или, возможно, мальчика звали Ирник, а «Каджорангуак» означало «сын» или «брат». Лейтенант уважительно кивнул, как в случае со всеми остальными охотниками.
Тикеркат подтолкнул вперед старуху. Она носила имя Науйя, и Тикеркат снова помахал руками, изображая летящую птицу. Ирвинг повторил имя, стараясь произнести правильно (в нем содержался звук, образованный в голосовой щели, воспроизвести который у него и близко не получилось), и почтительно кивнул. Он задался вопросом, не значит ли «Науйя» что-нибудь вроде арктической крачки, чайки или какой- нибудь еще более экзотической птицы.
Старуха захихикала и запихала в рот очередной кусок сала.
Тикеркат обнял за плечи молодую женщину — на самом деле почти девочку — и сказал:
— Каманик. — Потом он широко улыбнулся и добавил: — Амук.
Девушка попыталась вырваться, не переставая улыбаться, и все мужчины, кроме предположительного шамана, громко расхохотались.
— Амук? — переспросил Ирвинг, и смех усилился. Тулукаг и Амарук так заходились хохотом, что сало вывалилось у них изо рта.
— Каманик… Амук! — повторил Тикеркат и, растопырив пальцы, обеими руками произвел хватательные движения у своей груди — повсеместно распространенный и совершенно недвусмысленный жест. Но чтобы удостовериться, что его правильно поняли, охотник схватил отбивающуюся женщину — по всей видимости, свою жену — и высоко задрал подол ее короткой темной парки.
Под меховой паркой девушка оказалась голой, и груди у нее были очень большими… просто огромными для столь молодой женщины.
Джон Ирвинг залился краской — от линии волос до самых ключиц. Он опустил взгляд на шмат сала, которое продолжал жевать. В тот момент он мог бы поставить пятьдесят соверенов на то, что «Амук» на эскимосском языке означает «Большие Сиськи».
Мужчины вокруг него выли от хохота. Киммик — похожие на волков псы, запряженные в деревянные сани, — стали рваться в упряжи. Старик за санями, Крингмулуардук, повалился на снег от смеха.
Внезапно Амарук — Волк? — забавлявшийся с подзорной трубой, указал на каменистый холм, с которого Ирвинг спустился в долину, и отрывисто произнес что-то вроде:
— Такува-а… каблуна кукиутуна!
Все эскимосы разом умолкли.
Похожие на волков псы залились яростным лаем.
Ирвинг встал с корточек и прикрыл ладонью глаза от солнца. Он не хотел просить подзорную трубу обратно. Он увидел силуэт человека в шинели, стремительно мелькнувший на фоне каменистого склона в самом верху.
«Замечательно!» — подумал Ирвинг. Все время, пока они угощались салом и знакомились, он пытался сообразить, как бы уговорить Тикерката и остальных вернуться вместе с ним в лагерь «Террор». Он боялся, что не сумеет объясниться на языке жестов достаточно внятно, чтобы убедить восьмерых эскимосских мужчин и двух женщин с их собаками и санями совершить трехчасовой поход обратно к побережью, и потому пытался придумать способ, как заставить пойти с собой хотя бы одного только Тикерката.
Разумеется, лейтенант не мог допустить, чтобы эскимосы просто вернулись туда, откуда пришли. Капитан Крозье будет в лагере завтра, а из нескольких разговоров с ним Ирвинг знал, что именно на контакт с местным населением усталый и загнанный в тупик капитан возлагал надежды. «Северные племена, которые Росс называл северными горцами, в большинстве своем не воинственны, — сказал однажды Крозье своему третьему лейтенанту. — Если мы наткнемся на поселение эскимосов по пути на юг, они могут снабдить нас достаточным количеством провианта, чтобы нам хватило на все время путешествия вверх по реке до Большого Невольничьего озера. На худой конец они могут научить нас, как выжить посреди замерзшего моря, вдали от суши».
А теперь Томасс Фарр и остальные пришли за ним в эту долину по оставленным на снегу следам. Человек, мелькнувший на вершине холма, спустился обратно вниз по противоположному склону — испугавшись ли при виде десятерых незнакомцев в долине или же побоявшись вспугнуть их своим появлением? — и скрылся из виду, но Ирвинг успел рассмотреть шинель с развевающимися на ветру полами, «уэльский парик» и шарф — и понял, что одна из его проблем решена.
Если Ирвинг не сумеет уговорить Тикерката и остальных отправиться с ним в лагерь — а уговорить шамана Асиаюка явно будет очень и очень непросто, — он с несколькими членами своего разведывательного отряда просто останется с эскимосами здесь в долине, задержав разговорами и другими подарками, которые наверняка найдутся в сумках у товарищей, а самого быстроногого матроса пошлет обратно к побережью с приказом привести сюда Фицджеймса с многочисленным отрядом.
Сердце у Ирвинга бешено колотилось.
— Все в порядке, — сказал он Тикеркату и остальным самым спокойным и уверенным тоном, на какой только был способен. — Это просто мои друзья. Несколько друзей. Хорошие люди. Они вас не обидят. У нас с собой всего одна винтовка, и мы оставим ее наверху. Все в порядке. Просто мои друзья, с которыми вам будет приятно познакомиться.
Ирвинг знал, что эскимосы не понимают ни слова, но продолжал говорить — таким мягким, успокаивающим голосом, какой, наверное, использовал бы в бристольских конюшнях, пытаясь усмирить норовистого жеребца.
Несколько охотников подняли со снега свои копья и гарпуны, но Амарук, Тулугак, Талириктуг, Итукусук, мальчик Каджорангуак, старик Крингмулуардук и даже хмурый шаман Асиаюк вопросительно смотрели на Тикерката. Две женщины перестали жевать и тихонько отступили мужчинам за спину.
Тикеркат посмотрел на Ирвинга. Глаза эскимоса внезапно потемнели и приняли крайне враждебное выражение. Казалось, он ждал объяснений.
— Кхат-сит? — тихо произнес он.
Ирвинг выставил вперед ладони успокаивающим жестом и улыбнулся как можно непринужденнее.
— Просто друзья, — проговорил он, так же тихо. — Несколько друзей.
Лейтенант бросил взгляд на вершину холма. Там по-прежнему никто не появился на фоне голубого неба. Он испугался, что человек, пришедший за ним, пустился наутек, охваченный ужасом при виде собрания в долине. Ирвинг не знал, сколько времени он может прождать здесь… сколько времени он сможет удерживать здесь Тикерката и прочих эскимосов, пока они не обратятся в бегство.
Он глубоко вздохнул и понял, что должен догнать человека, скрывшегося за холмом, успокоить его, объяснить ситуацию и послать за Фарром и остальными. Ирвинг не мог ждать.
— Пожалуйста, не уходите никуда, — сказал Ирвинг. Он поставил свою кожаную сумку на снег рядом с Тикеркатом, пытаясь показать, что скоро вернется. — Пожалуйста, подождите здесь. Я быстро. Я даже не скроюсь из вида. Останьтесь здесь, прошу вас. — Он осознал, что делает обеими руками такие жесты, словно просит эскимосов сесть, — наверное, точно так же он обращался бы к собаке.
Тикеркат не сел и ничего не ответил, но продолжал неподвижно стоять на месте, когда Ирвинг медленно попятился.
— Я сию минуту! — крикнул лейтенант.
Он повернулся и проворно взбежал по крутой осыпи щебня и льда, а потом по темному каменистому склону на вершину холма.
Задыхаясь от напряжения, он обернулся и посмотрел вниз. Десять фигур, лающие псы и сани оставались на прежнем месте.
Ирвинг помахал рукой, показал жестами, что скоро вернется, и начал торопливо спускаться с другой стороны возвышенности, готовый закричать вслед убегающему матросу.
Двадцатью футами ниже по северо-западному склону Ирвинг увидел нечто такое, от чего встал как вкопанный.
Крохотный человечек — совершенно голый, если не считать башмаков, — плясал вокруг валуна, на котором лежала груда снятой одежды.
