тротуарных поребриках, многие читали на ходу, другие стоя, облокотившись на столбы и стволы деревьев — все читали, жадно поглощая знания, город жил своей обычной насыщенной интеллектуальной жизнью.
Внезапно погас свет. Просто погас свет, на фонарных столбах, на головных светильниках-шапках, в окнах близлежащих редакций и библиотек, даже самые дальние огни бесследно исчезли. Погас абсолютно весь свет, который только существовал и небо покрытое звездами и многолунием, будто исчезло, ибо ни звезд, ни лун не стало видно. Свет пропал так, будто его и не было вовсе никогда. На секунду воцарилась гробовая почти зловещая тишина. Буквально на секунду все присутствовавшие в том районе замерли в растерянных чувствах внезапной непроглядной темноты. Что случилось? Эй, электрика на мыло! Включите свет! Блин! С разных сторон раздавались недоумевающие возгласы и чертыханья, послышался гневный свист, так бывает в государственных кинотеатрах, когда внезапно обрывается старая заезженная кинопленка, обрыв на самом интересном месте. Нашлись и те, кто заржал, или захихикал, скрывая за вымученным весельем страх и тяжелые предчувствия. О боже — прошептал толстяк, — похоже, началось… Что началось? СДВИГ? — тоже шепотом спросила Эмми. Толстяк не ответил, до её ушей донесся едва слышный писк или всхлип, вероятно, мужчина заплакал. Люди зашевелились, пытаясь выйти из-за столов, темнота пугала. Внезапно со стороны парка раздался подозрительный стрекочущей шум, будто кто-то щелкал прищепкой для белья (Рисунок прищепки для белья прилагается). Штык штык штык — сотни тысяч щелканий невидимыми прищепками, пугающий звук приближался, сначала волны трескотни были чуть правее от читальни, потом чуть левее, звук передвигался волнами, неким невидимым большим косяком трескотня приближалась к публичной читальне. Женский истошный крик оглушил округу, как дьявольский свисток арбитра, с людей мгновенно спало оцепенение, и началась животная паника и давка, все побежали прочь от неприятного звука, хлопки падающих на землю книг и людей. Затем все услышали второй, третий, четвертый и пятый душераздирающие крики, звуки доносились из самой дальней части читальни. Крики, несомненно, страдальческого типа. Массе читателей без слов стало понятно, что кричащие испытывали нечеловеческие мучения, можно было предположить, что их настигла страшная мучительная смерть.
Люди в панике побежали кто куда. Эмми тоже выбралась из-за стола и, налетая на других читателей на столы и стулья, кинулась прочь. Попутно наступая на книги, очень неприятно наступать на книги омерзительно неприятно и обидно наступать на книги, даже неприятней, чем случайно наступить на руку упавшего в темноте человека или на тело. Только не на книги, только не на книги — шептала Эмми. Ей было проще других передвигаться в темноте, она имела отточенный навык, сколько раз ей приходилось прятаться с родителями в темном подполе, когда в деревню наведывались тьмецы. Трехмерный план читальни был идеально воспроизведен в её сознании натренированной оперативной памятью, поэтому в отличие от других Эмми смогла быстро покинуть площадь. Достигнув поручней узкой второстепенной улицы Эмми держась за стальную трубу рукой стала быстро удаляться от того места, где еще совсем недавно читала книги почти тысяча человек. Крики боли, стоны поранившихся в темноте людей и просто истерические вопли издаваемые мужчинами и женщинами — безумным аудио фоном гнали её прочь от читальной площади. Прищепочная трескотня полностью накрыла всю площадь. Криков стало во сто крат больше. Ей показалось, что в агонии сотен голосов она слышала визжащий тенорок знакомого голоса Вадимиуса, любителя несерьезной литературы. Слезы хлынули по её щекам, ни огонька, ни капли света ничего, на что можно было ориентироваться только труба поручень ограждения, да душераздирающие крики умирающих горожан, ах да и неприятная прищепочная трескотня.
Как это произошло не ясно, но турникет внезапно исчез, может, кончился… Эмми скользнув подошвой по склизкому склону внутренностей земли, упала вниз. Потеряв опору, девочка устремилась куда-то в сужающуюся раструбом большую земляную червоточину. Проскользив буквально метра три Эмми достигла дна воронкообразной ямы, червоточина заканчалась вертикальным брезентовым стаканом, мешком с запирающим приспособлением на горловине. Почувствовав в себе добычу мешок мгновенно щелкнул автоматической закрывашкой сверху. Эмми оказалась в этом продолговатом мешке, как птичка в клетке. И продолжала продолжала проскальзывать с в уходящую вглубь земли нору, Эмми неслась по тесному склизкому туннелю червоточины в толщию земляных пластов. Жирная богатая углеводами и слизью земля буквально всасывала в себя мешок, утягивала пойманную девушку в глубины недр. Извивающийся узкий тоннель вел в бесконечную неведомую глубину. Временами Эмми кричала, но никто не слышал её голоса в свище слизистого тоннеля. В некоторых местах тоннель резко поворачивал, что приводило к болезненным ударам о стенки норы, от резкой пронзительной боли Эмми выключалась. На других участках тоннель вытягивался в струну и скорость падения, вернее скольжения достигала предела и если бы не естественная жирность недр, то вероятно мешок бы сгорел от трения вместе с Эмми. Долгие мучительные часы продолжалось падение внутрь Земли…
Временами в полубреду, она вспоминала прожитый день на поверхности, всплывали прочитанные накануне тексты о Сдвиге, возникали в сознании теплые добрые глаза Корректора. Безмолвные недра украли молодую читалку.
Продолговатые брезентовые мешки были собранны в тускло-освещенном помещении с низкими потолками. Мешков было несколько сотен, запечатанные автоматическими стальными крабами они выстроились в длинный безмолвный рядок. Во всех мешках находились уже истлевшие от старости человеческие кости, местная земля губительно действовала на жителей с поверхности. Проделав длинный путь сверху вниз, люди с поверхности слишком быстро старели, буквально за несколько часов проживали всю свою жизнь, съеживались донельзя, высушивались в скукоженные сухие головешки, конечно погибали. Гидроэнтендант младшего звена прапорщик Сапков шел мимо мешков, проверяя ударом ноги содержимое каждого мешка, рассыпалось в прах — значит в мусор на био-переработку. Поравнявшись с очередным брезентовым мешком, он в недоумении остановился, и нога его не провалилась в месиво пепла, а наткнулась на что-то пусть и небольшое, но все, же твердое и, по-видимому, живое. Тут Живчик — крикнул он кому-то в глубине катакомб, и начал расстегивать горловину мешка из раскрывшейся молнии на него посмотрела седая сморщенная женщина с удивительно детскими глазами. На лице Сапкова возникла гримаса отвращения и нетерпимости, ничего не объясняя, он, ударил по лицу пожилую женщину с детскими глазами, старушка заплакала.
Еще недавно там наверху в облаке непроглядной искусственной тьмы эта старушка была милой белокурой девочкой Эмми. Но здесь на глубине десяти тысяч километров под землей, физические законы имели другие природные характеристики неприемлемые для жителей поверхностного мира. Здесь, на большой глубине под землей, амплитуды колебания временных колец были слишком резкими, гиперболические кватернионы безвозвратно искаженны, перековерканы. К тому же частоты сегментов подземного времени имели непривычные компрессорные значения, а знаменатели течения времени и вовсе были разорваны нанотехнологами подземных лабораторий. Украденная у времени энергия, питала червоточные машины используя нескончаемый магнетизм временных волн в угоду черным замыслам подземной Империи, раздавливая яблочный узел временной погрешности в непривычный смертельный блин. Биологический сок живых существ от неправильного времятечения выветривался, напрочь, делая молодого старым, а старого мертвым, мало кому удавалось выжить, пройдя мясорубку червоточины. Эмми повезло, она ссохлась, постарела, уменьшилась в размерах, но она выжила, а это было не мало.
Эмми сощурила глаза от резкого искусственного света, на неё смотрело лишенное желтоватого пигмента плоское лицо с большими такими же бесцветными глазами, раскрытый рот с редко расставленными зубами источал гнилостную вонь, она невольно зажмурила глаза мечтая, чтобы все происходившее оказалось балаганным розыгрышем. Она не чувствовала боль от удара кулаком в черной кожаной перчатке с оттиском символики Двуглавого Ру, еще она заметила, что на руке ударившего её солдата было жемчужное ожерелье. Жемчужный прапорщик — обозвала врага Эмми.
Изображения Гидры были повсюду на форме солдат, на пуговицах и бляшках ремней и дополнительных стягивающих ремешков, на кожаных низких фуражках с обрезанными козырьками (отсеченные козырьки — символ беспредела, плевок на культуру традиций — Гамильтон) шитые золотыми нитями аксельбанты с побрякушками знаков отличий. Лица окружавших её надсмотрщиков гримированные особым изощренным способом серые полосы пепла по диагонали, обведенные черным глаза, изредка в
