иногда сталкивался со мной почти что лицом к лицу — я мог бы его коснуться, возникни вдруг такая странная надобность.

Голубоватое пламя росло, подбираясь к моему поясу, волосы наэлектризовались и стали дыбом. Началась серия частых поворотов. Музыка играла, линии потрескивали. Я мысленно спросил Фракир, как она там, но не услышал ответа.

Я повернул, преодолевая растущее сопротивление среды Наконец трудный участок остался позади. Передо мной была сердцевина Образа, и в ней — Корал в огненном узилище. Линия шла в обход пылающего кольца, и постепенно мне открылась дальняя сторона узора.

Незнакомец ждал. Ворот его плаща был высоко поднят, на лицо падала тень, я видел лишь блестевшие в улыбке зубы. Меня поразило, что он стоит посреди Образа, и лишь в следующую минуту я понял, как он там оказался — вошел через промежуток, тот самый, что мне предстояло восстановить.

— Прочь с дороги! — крикнул я. — Я не могу останавливаться и не позволю тебе меня остановить!

Он не шелохнулся. Я вспомнил, как отец рассказывал о поединке в первозданном Образе, и хлопнул по рукояти Грейсвандира.

— Я иду!

Голубоватое пламя с каждым шагом взвивалось все выше, в бледном свете я увидел лицо незнакомца. Мое лицо.

— Нет, — сказал я.

— Да, — сказал он.

— Ты — последний из призраков Логруса на моем пути.

— Вот именно.

Я сделал еще шаг.

— И все же, — заметил я, — если ты повторяешь меня, каким я проходил Логрус, то зачем явился мне мешать? Тогдашний я не взялся бы за подобное.

Ухмылка сошла с его лица.

— В этом смысле я — не ты, — сказал он. — Насколько я понял, чтобы все устроилось как надо, мою личность пришлось неким образом синтезировать.

— Значит, ты — это я после лоботомии и с приказом убивать.

— Не говори так. У тебя выходит, будто это дурно, а то, что я делаю, — правильно. У нас даже общих воспоминаний полно.

— Пропусти меня, а поговорим после. Думаю, Логрус вывернулся наизнанку, чтобы учинить эту пакость. Ты не хочешь убивать себя, а я и подавно. Объединившись, мы победим, а в Тени достанет места больше чем для одного Мерлина.

Я замедлился, но продолжал идти. На этом отрезке нельзя было терять разгон.

Он сжал губы и потряс головой:

— Извини. Мне отпущен лишь час жизни — если я тебя не убью. Если убью, получу твою жизнь.

Он вытащил клинок.

— Я знаю тебя лучше, чем ты полагаешь, — сказал я, — пусть даже и переиначенного. Не думаю, что у тебя поднимется рука. Более того, я, возможно, смогу отменить твой смертный приговор. Я кое-что узнал про вас, призраков.

Он выставил клинок — очень похожий на тот, что был у меня годы назад, — и едва не коснулся моей груди.

— Извини, — повторил он.

Я выхватил Грейсвандир, чтобы парировать, — только дурак не стал бы защищаться. Кто знает, что там Логрус наворочал в его мозгах. Я судорожно припоминал, какие фехтовальные приемы узнал после посвящения.

Вот оно. Поединок Бенедикта с Борелем! Я брал уроки итальянского фехтования уже после того, как прошел Логрус. Перехваты шире, как бы небрежнее, зато выпады глубже.

Грейсвандир отвел нацеленное в меня острие. Выпад. Двойник повернул запястье во французскую четвертую, но я уже проскользнул ниже и по-прежнему тянул руку — запястье прямое, правая нога вперед. Клинки зазвенели, ударившись почти у самых рукоятей, я тут же выставил вперед левую ногу и продолжал выпад, так что гарда уперлась в гарду. Я продолжал давить вбок.

И тогда я просунул левую руку под его правый локоть — этому приему научил меня в колледже друг, обладатель черного пояса. Кажется, он называл это «задзенить». Я присел и резко крутанул бедрами против часовой стрелки. Двойник не устоял на ногах и начал заваливаться вбок. Только я не мог позволить ему упасть, коснуться узора и взорваться праздничным фейерверком. Я еще чуть-чуть додавил его, перехватил руку на плечо и с силой толкнул. Он упал в разрушенный промежуток.

И тут я услышал крик. Слева пронеслось что-то пылающее.

— Нет! — заорал я, пытаясь его поймать.

Поздно. Юрт соскочил с линии, метнулся в обход меня и, уже охваченный огнем, вонзил клинок в моего двойника. Из раны полыхнуло пламя. Двойник попытался встать, но тут же рухнул обратно.

— Не говори, что я ничем не послужил тебе, брат, — успел сказать Юрт и, обратившись смерчем, растаял под потолком.

Я не мог дотянуться до своего доппельгангера, а в следующую секунду пропало и желание, потому что тот быстро превращался в живой факел.

Глаза его были устремлены вверх, где исчез Юрт. Потом он взглянул на меня и криво усмехнулся.

— А ведь он прав, — произнес он и тоже взвился к потолку.

Я не сразу, но снова набрал разгон и продолжил ритуальный танец вокруг огня. Когда я описал круг и вернулся к тому месту, ни Юрта, ни двойника уже не было, только лежали их клинки — как упали, крест- накрест. Проходя, я ногой спихнул их с узора. Пламя уже доходило мне до груди.

Кругом, назад, поворот. Время от времени я заглядывал в Камень, чтобы не ошибиться, и шаг за шагом латал Сломанный Образ. Свет впитался в линии, и, если не считать полыхающего центра, узор все больше напоминал знакомый амберский.

Первая Вуаль вызвала мучительные воспоминания о Дворе Хаоса и Амбере. Я дрожал, но сохранял отчужденность, и это прошло. Вторая Вуаль добавила память и страсти Сан-Франциско. Я задышал ровно и прикинулся сторонним зрителем. Пламя плясало у моих плеч, и я, проходя дугу за дугой, представлял себе череду полумесяцев. Сопротивление росло, я от натуги обливался потом. Но все это было не впервой. Образ не только окружал меня, он был и во мне.

Я шел дальше и достиг отрезка, на котором каждое следующее усилие давало все меньший результат. В огне я по-прежнему видел тающего Юрта и мое собственное, искаженное смертной мукой лицо. Я понимал, что воспоминания внушены Образом, но от этого было не легче. Образы мучили меня и дальше.

Перед Великой Кривой Изгибом я разок обвел глазами комнату и увидел, что узор полностью восстановлен. Я соединил линиями все разрывы, и теперь Образ горел, словно застывший фейерверк на черном беззвездном небе. Еще шаг…

Я поднял Самоцвет к глазам. В рубиновой глубине я уже миновал Великую Кривую и шел прямиком через огненную стену, будто так и надо. Я счел видение советом, но вспомнил трюк Давида Штейнберга, который украл Дроппа. Оставалось лишь надеяться, что у Образа нет пристрастия к клоунаде.

Я шагнул на Кривую, и пламя окутало меня с головой. Усилий требовалось все больше, шел я все медленней. Каждый мучительный шаг приближал меня к Последней Вуали. Я чувствовал, что превращаюсь в сгусток чистой воли, все мое существо сфокусировалось на единственной цели. Еще шаг… Словно тяжелые доспехи тянут меня к земле. Три последних шага поставили меня на грань отчаяния.

Еще…

Движение утратило смысл, осталось одно усилие. Неважно, что будет, главное — пройти еще шаг. Воля — сгусток огня, тело — дым или тень…

И еще…

Голубое свечение слепит зрачки, оранжевые языки пламени кажутся серебристо-серым колеблющимся частоколом. Сквозь треск и шипение я вновь различил музыку — медленное адажио, низкое,