— Но король милостив ко мне.

— Я говорю тебе не о короне, — возразил д'Артаньян, — а о короле…

Теперь, когда кардинал умер, королем стал Фуке. Надо быть в ладах с Фуке, если ты не хочешь прозябать всю жизнь, как я… Впрочем, у тебя есть и другие покровители, к величайшему твоему счастью.

— Во-первых, принц…

— Старо, старо, друг мой!

— Далее, граф де Ла Фер.

— Атос? Это другое дело… Если ты хочешь служить в Англии, то не найдешь лучшего покровителя. Скажу тебе без хвастовства, что я и сам имею некоторый вес при дворе Карла Второго. Вот это король!

— Вот как! — сказал Рауль с простодушным любопытством.

— Да, настоящий король; он веселится, это правда, но, когда нужно, он умеет и сражаться, умеет и ценить людей. Атос хорош с Карлом Вторым. Поезжай-ка в Англию, брось этих взяточников, которые одинаково воруют и французскими руками, и итальянскими пальцами. Брось этого плаксу Людовика Четырнадцатого, который повторит царствование Франциска Второго. Знаешь ты историю, Рауль?

— Знаю, шевалье.

— Так ты знаешь, что у Франциска Второго всегда болели уши?

— Нет, я этого не знал.

— А у Карла Четвертого всегда болела голова?

— А!

— А у Генриха Третьего — живот?

Рауль рассмеялся.

— Ну, любезный друг мой, а у Людовика Четырнадцатого всегда болит сердце; жаль смотреть, как он вздыхает с утра до вечера и за целый день ни разу не скажет: «Черт возьми!» или чего-нибудь бодрящее в этом роде.

— И за этого вы и вышли в отставку, шевалье? — спросил Рауль.

— Да.

— И вы махнули на все рукой? Таким способом вы никогда не устроите своих дел.

— О, мои дела теперь в порядке, — сказал д'Артаньян беззаботно. — У меня есть наследственное имущество.

Рауль взглянул на него. Бедность д'Артаньяна вошла в пословицу. Но мушкетер был гасконцем и порой любил пустить пыль в глаза.

Д'Артаньян заметил удивление Рауля.

— Отец твой говорил тебе, что я ездил в Англию?

— Говорил.

— И что там у меня была счастливая встреча?

— Нет, этого я не знал.

— Да, один из лучших моих друзей, именитый вельможа, вице-король Шотландии и Ирландии, помог мне отыскать наследство.

— Наследство?

— Да, и довольно большое.

— Так вы разбогатели?

— Гм!

— Позвольте поздравить вас от всей души.

— Благодарю… вот мой дом.

— На Гревской площади?

— Да. Тебе не нравится место?

— Нет, нет, славный вид на реку… Прекрасный старинный дом.

— Это старый трактир «Нотр-Дам»; в два дня я его превратил в собственный дом.

— Но трактир все еще открыт?

— Да.

— А где же вы живете?

— У Планше.

— Вы же только что сказали: «Вот мой дом».

— Да, потому что дом действительно мой. Я купил его.

— А, — пробормотал Рауль.

— Десять процентов чистого дохода, любезный Рауль, прекрасная сделка!

Я купил дом за тридцать тысяч ливров; есть и сад, выходящий на улицу Мортельри. Трактир «Нотр- Дам» и второй этаж сданы за тысячу ливров? а за чердак, или третий этаж, я получаю пятьсот ливров.

— Пятьсот ливров за чердак? Но там нельзя жить!

— Да в нем никто и не живет. Но видишь в нем два окна, выходящие на площадь?

— Вижу.

— Когда казнят, колесуют, вешают, четвертуют или сжигают людей, окна отдаются внаймы за двадцать пистолей.

— О! — вскрикнул Рауль с отвращением.

— Что? Отвратительно? Не так ли? — спросил д'Артаньян. — Отвратительно, но таковы люди… парижские зеваки — точно людоеды. Не постигаю, как люди с совестью могут пускаться на такие спекуляции!

— Правда.

— Если бы я жил в этом доме, — продолжал д'Артаньян, — я затыкал бы даже замочные скважины во время казней; но я не живу в нем.

— И этот чердак вы сдаете за пятьсот ливров?

— Да, жестокому кабатчику, который отдает окна уже от себя… Итак, я насчитал уже полторы тысячи ливров.

— Только пять процентов! Не так много! — сказал Рауль.

— Правильно. Но остается еще задний флигель, магазины, квартиры и погреба, заполняемые каждую зиму; все это отдается за двести ливров. А сад, очень хороший, превосходно обработанный, очень укромный, там, у ограды церкви Сен-Жерве, приносит тысячу триста.

— Тысячу триста? Так много!

— Видишь ли, я подозреваю, что какой-нибудь из аббатов здешнего прихода (наши аббаты богаты, как Крезы) нанял мой сад ради своего удовольствия. Наниматель назвал себя Годаром… Когда я встретил тебя, мне пришла в голову мысль купить еще дом на площади Бодуайе. Он примыкает к моему саду. От этой мысли отвлекли меня твои драгуны. Послушай, пойдем-ка по улице Ванри: мы попадем прямо к Планше.

Д'Артаньян ускорил шаг и привел Рауля к Планше, в комнату, которую лавочник уступил своему господину. Планше отсутствовал, но обед был уже готов. Лавочник по-прежнему соблюдал воинскую аккуратность и точность.

Д'Артаньян опять заговорил о будущности Рауля.

— Отец твой строг к тебе? — спросил оп.

— Отец справедлив, сударь.

— О, я знаю, Атос справедлив, но строг. Ты не стесняйся, если тебе когда-нибудь понадобятся деньги: старый мушкетер к твоим услугам.

— Любезный господин д'Артаньян…

— Играешь ты в карты?

— Никогда.

— Так, верно, счастлив в любви?.. Ты покраснел! О, маленький Арамис!

Женщины обходятся гораздо дороже карт. Правда, когда проиграешь, можно драться, и это некоторое вознаграждение. Но, впрочем, нынешний плакса-король берет штрафы с людей, обнажающих шпагу. Какое царствование, бедный мой Рауль, какое царствование! Как вспомнишь, что в мое время мушкетеров осаждали в домах, как Гектора и Приама в Трое. Женщины плакали, сами стены смеялись, и