— Разумеется, знаю, — отвечал Людовик решительным голосом, — но я спрашиваю посла о причинах, побудивших генерала Монка изменить свое поведение.

— Ваше величество, вы коснулись самого существенного вопроса, — отвечал Атос. — Если б не чудо, о котором я имел честь доложить вам, Монк, вероятно, остался бы непобедимым врагом короля Карла Второго. Бог вложил странную, дерзкую и остроумнейшую мысль в голову одного человека, а другую мысль, честную и смелую, — в голову другого. Соединившись, эти две мысли произвели такую перемену во взглядах генерала Монка, что из смертельного врага он стал другом низложенного короля.

— Вот именно это я и хотел знать, — сказал король. — Но кто же эти два человека?

— Два француза.

— О, я очень рад.

— А мысли? Меня больше интересуют мысли, чем люди, — прибавил Мазарини.

— Правда, — прошептал король.

— Вторая мысль, честная и смелая, по менее важная, заключалась в решении добыть миллион, спрятанный покойным королем Карлом Первым в Ньюкасле, и на это золото купить помощь Монка.

— Ого! — пробормотал Мазарини, пораженный словом «миллион». — Но ведь Ньюкасл был занят Монком?

— Именно так, господин кардинал, потому-то и я назвал эту идею смелой. Дело состояло вот в чем: надо было вступить в переговоры с Монком, а если он отвергнет предложения, которые будут ему сделаны, добыть для Карла Второго эту сумму, действуя на порядочность, а не на верноподданнические чувства генерала Монка… Так все и было, несмотря на некоторые препятствия; генерал оказался человеком честным и отдал золото.

— Мне кажется, — сказал король нерешительно и задумчиво, — что король Карл Второй ничего не знал об этом миллионе, когда был в Париже.

— А я думаю, — прибавил кардинал насмешливо, — что его величество король английский знал о существовании этих денег, но предпочитал иметь два миллиона вместо одного.

— Ваше величество, — отвечал Атос твердо, — король Карл Второй находился в такой крайней бедности во Франции, что не мог нанять почтовых лошадей; в таком отчаянии, что несколько раз помышлял о смерти. Он и не подозревал, что золото спрятано в Ньюкасле, и если б один дворянин, подданный вашего величества, храни гель этой тайны, не рассказал ему о ней, Карл Второй жил бы до сих пор в самом жестоком забвении.

— Перейдем к мысли, странной, дерзкой и остроумной, — перебил Мазарини, предчувствуя поражение. — Что это за мысль?

— Вот она: генерал Монк был единственным препятствием к восстановлению Карла Второго на престоле, и один француз вздумал устранить это препятствие.

— Ого! Да этот француз — просто злодей, — сказал Мазарини, — и мысль не настолько хитра, чтобы помешать повесить или колесовать его на Гревской площади по приговору парламента.

— Вы ошибаетесь, монсеньер, — сухо заметил Атос. — Я не говорил, что этот француз намеревался убить генерала Монка, а только — что он хотел устранить его. Каждое слово во французском языке имеет определенное значение, и дворяне хорошо понимают его. Впрочем, была война, и того, кто служит королю против врагов его, судит не парламент, а бог. Французский дворянин задумал овладеть Монком и исполнил свое намерение.

Король оживился, слушая рассказ о таких подвигах. Юный брат короля ударил кулаком по столу, воскликнув:

— Вот молодец!

— И Монка похитили? — спросил король. — Но генерал находился в своем лагере…

— А француз был один.

— Удивительно! — воскликнул Филипп.

— Да, правда, удивительно! — повторил король.

— Ну! Два львенка спущены с цепи! — прошептал Мазарини. И прибавил вслух, не думая скрывать своей досады:

— Я не знал всех этих подробностей. Ручаетесь ли вы за их достоверность?

— Разумеется, ручаюсь, господин кардинал, потому что сам был очевидцем этих событий.

— Вы?

— Да, монсеньер.

Король невольно подошел к Атосу; герцог Филипп стал возле Атоса с другой стороны.

— Рассказывайте, граф, рассказывайте! — воскликнули оба в один голос.

— Ваше величество, француз похитил генерала Монка и привез к королю Карлу Второму в Голландию… Король освободил Монка, и генерал из чувства благодарности возвратил Карлу Второму престол, — за который столько храбрецов сражались без успеха.

Герцог Филипп в восторге захлопал в ладоши. Людовик XIV, более осторожный, спросил:

— И это все правда?

— Совершеннейшая, ваше величество.

— Один из моих дворян знал тайну о существовании миллиона и сохранил ее?

— Да.

— Кто он?

— Ваш покорный слуга, — просто ответил Атос.

Ропот восхищения был наградой Атосу. Даже сам Мазарини поднял руки к небу.

— Сударь, — сказал король, — я постараюсь найти средства вознаградить вас.

Атос вздрогнул.

— Не за честность: награда за честность оскорбила бы вас. Я должен наградить вас за участие в восстановлении на престоле брата моего Карла Второго.

— Разумеется, — подтвердил Мазарини.

— Успех этого дела радует все наше семейство! — прибавила Анна Австрийская.

— Позвольте, — сказал Людовик XIV. — Правда ли, что один человек пробрался к Монку в его лагерь и похитил его?

— У этого человека было десять помощников, но это были лишь жалкие наемники.

— И больше никого?

— Никого.

— Кто же он?

— Господин д'Артаньян, отставной лейтенант мушкетеров вашего величества.

Анна Австрийская покраснела. Мазарини пожелтел от стыда. Людовик XIV стал мрачен; пот выступил на его бледном лице.

— Что за люди! — прошептал он.

И он невольно бросил на кардинала взгляд, который испугал бы Мазарини, если б тот в это время не зарылся головой в подушку.

— Сударь! — воскликнул молодой герцог Анжуйский, кладя свою белую, женственную руку на плечо Атосу. — Скажите этому храбрецу, прошу вас, что брат короля французского будет пить за его здоровье завтра с сотней лучших французских дворян.

Сказав эти слова, юный герцог заметил, что в припадке восторга смял свою манжетку. Он с величайшим старанием расправил ее.

— Поговорим о деле, ваше величество, — вмешался Мазарини, который никогда не приходил в восторг и не носил манжет.

— Хорошо, — отвечал Людовик XIV. — Сообщите нам о цели вашего посольства, граф, — сказал он, обращаясь к Атосу.

Атос торжественно предложил руку леди Генриетты Стюарт молодому принцу у брату короля.

Совещание длилось час, после чего отворили дверь придворным. Они как ни в чем не бывало заняли прежние места, точно в этот вечер в их обычных занятиях не было никакого перерыва.

Атос оказался около Рауля. Отец и сын пожали друг другу руки.