много развлечений, чтобы вовремя заметить тревожные признаки и внять предупреждениям.

В этом он был не одинок. Со времени прибытия в Кабул два года назад англичане устраивались там как дома. Экзотическая обстановка Кабула и бодрящий климат призвали сюда с жарких и пыльных равнин Индостана жен и даже детей офицеров английских и индийских войск. Процветали многочисленные развлечения, от крикета до концертов, от скачек с препятствиями до катания на коньках. В забавах участвовали некоторые представители правящей верхушки Афганистана. Многое из происходящего, особенно распутство и пьянство, вызывало немалое негодование мусульманского духовенства и набожного большинства местного населения. Одновременно предпринимались карательные экспедиции, часто очень серьезные, против тех племен, которые отказывались подчиниться Шуджаху (фактически, конечно, Макнагтену). Одновременно другие племена подкупали щедрыми подачками, золотом или «субсидиями», как это официально называлось. 3 ноября 1840 года, понимая, что дальнейшее сопротивление англичанам бесполезно, Дост Мохаммед добровольно сдался Макнагтену и был отправлен в изгнание в Индию. Это побудило горящего нетерпением приступить к новым обязанностям в Бомбее Макнагтена сообщить лорду Окленду, что «в Афганистане, — приводим его собственную, теперь приобретшую известность фразу, — тишь, как в Беершибе в дни Данииловы». «Все приводит меня к выводу, — отметил он, обращаясь к офицеру свиты, — что в стране стало удивительно спокойно».

Не все разделяли точку зрения Макнагтена. Среди первых, кто начал сознавать растущую опасность, был Генри Роулинсон, который сопровождал Конолли почти до Бухары и исполнял функции резидента в Кандагаре. «Враждебность к нам, — предупреждал он в августе 1841 года, — нарастает с каждым днем, и я предчувствую приближение беспорядков <…>, муллы по всей стране подстрекают против нас». Другим политиком, указывавшим Макнагтену на рост враждебных настроений, был Элдред Поттинджер, имевший дело напрямую с племенами к северу от Кабула. Он сообщал, что местные вожди готовятся к общему восстанию против шаха Шуджаха и англичан. Однако Макнагтен, опасавшийся, что лорд Окленд прикажет ему оставаться в Кабуле, отказался внять предупреждениям и убедил себя, что оба просто паникеры.

На самом деле для враждебности к англичанам и шаху Шуджаху имелось множество причин. С одной стороны, присутствие множества войск больно ударило по карманам простых афганцев. Из-за возросшего спроса на продовольствие и предметы первой необходимости цены на базаре подскочили, и сопровождалось это резким увеличением налогов, нужных для содержания новой администрации Шуджаха (не говоря уже о его неумеренно роскошном образе жизни). Кроме того, англичане явно не собирались обратно, хотя прежде даны были соответствующие гарантии. Напротив, складывалось впечатление, что пребывание воинского контингента станет постоянным, многие англичане желали Шуджаху долгих лет правления и считали, что именно так и произойдет. Все возрастающий гнев, особенно в Кабуле, вызывали случаи приставания и соблазнения местных женщин военными, особенно офицерами. Некоторые афганки даже оставили своих мужей и ушли к богатым и щедрым возлюбленным-англичанам. В местах постоя воинских частей нередко отмечались случаи сожительства военных с местными женщинами. Многочисленные протесты игнорировались. Особой ненавистью к англичанам пылали мужья-рогоносцы, а среди них были люди весьма влиятельные.

«Афганцы, — отмечал историк сэр Джон Кайе, — очень ревниво относятся к чести своих женщин, а многое из происходящего в Кабуле воспринималось ими как тяжкий позор, побуждающий к мести (…). Это происходило, пока не стало невыносимым, и обиженные приходили к выводу, что единственный способ возмездия — совершить его своими собственными руками». И они не собирались долго ждать. Все, что теперь было нужно, — это обронить искру.

Первые признаки надвигающейся бури появились вечером 1 ноября 1841 года, когда помощник и друг Бернса, хорошо осведомленный кашмирец Мохан Лал предупредил его, что ночью будет совершено покушение на его жизнь. Многие афганцы считали Бернса лично ответственным за оккупацию Афганистана, осуществленную под предлогом дружеской помощи, с ложной демонстрацией добрых чувств к Дост Мохаммеду. Враждебности прибавляли и его ничуть не скрываемые шашни с местной прислугой. Бернс и еще несколько офицеров жили тогда в сердце старого города в большом уединенном доме с внутренним двором, окруженным стеной. Мохан Лал убеждал, что из-за уязвимости их резиденции для нападения надо срочно перебраться в безопасное место на севере города, где размещены английские и индийские войска. Те поначалу занимали крепость Бала Хиссар, но по просьбе шаха Шуджаха, который хотел перебраться туда, чтобы вокруг его обиталища размещались и его собственная гвардия, и огромный штат прислуги, Макнагтен согласился перевести английские войска из безопасного укрытия за крепостными стенами в наспех построенные казармы. Бернс был уверен, что сам справится с любыми неприятностями, и потому не внял совету друга. Ведь он знал, что крупные английские и индийские подразделения находятся на расстоянии меньше двух миль оттуда. Правда, он все-таки отдал приказ усилить ночную охрану дома отрядом сипаев.

Тем временем с наступлением сумерек у дома начала собираться толпа, возглавляемая людьми, которых Бернс умудрился разными способами сделать своими личными врагами. Поначалу дело ограничивалось гневными выкриками, но организаторы мятежа довели до сведения все разраставшейся толпы, что в доме рядом с резиденцией Бернса находится гарнизонное казначейство, где хранится солдатское жалованье и золото, используемое Макнагтеном для подкупа союзников. Толпа все прибывала — афганцы уже не нуждались в подстрекательстве, чтобы осадить местопребывание неверных. Но Бернс все еще был уверен, что сможет уговорить афганцев разойтись по домам, и приказал сипаям не стрелять. Единственная дополнительная мера предосторожности заключалась в том, что он послал связного в казармы с просьбой о немедленной помощи. Затем он вышел на балкон и попробовал поговорить с разгневанной толпой.

Узнав про опасность, угрожающую Бернсу и его товарищам, Макнагтен немедленно созвал своих военных советников и начал срочно обсуждать, какие меры следует принять. Однако обсуждение сразу же переросло в спор между Макнагтеном и командующим гарнизоном генералом Уильямом Элфинстоном. Секретарь Макнагтена капитан Джордж Лоуренс предложил, пока не поздно, срочно послать в старый город два полка, чтобы спасти Бернса, рассеять толпу и захватить главарей. Но от него отмахнулись. «Мое предложение сразу сочли чистым безумием», — писал впоследствии Лоуренс. Макнагтен с Элфинстоном продолжали спорить, а тем временем стали поступать сообщения, что ситуация у дома Бернса быстро ухудшается. У генерала, больного старика, которому никак уже нельзя было поручать командование, недоставало ни желания, ни энергии действовать, он мог лишь придумывать возражения на предложения других. Но и Макнагтен был столь же нерешителен, менее беспокоясь о спасении Бернса, нежели о политических последствиях использования войск против толпы. В конце концов сошлись на том, чтобы направить пехотную бригаду к Бала Хиссару и уже там, после консультации с шахом Шуджахом, решить, как лучше поступить с участниками беспорядков. Когда отряд подошел к крепости, выяснилось, что Шуджах уже послал некоторое количество своих людей в город, чтобы попытаться разогнать мятежников и спасти Бернса. Шах настаивал, что гвардейцев для этих целей вполне достаточно, и не позволил английскому отряду войти в старый город.

Тем временем положение Бернса, все еще пытавшегося перекричать взвинченную толпу, стало критическим. С ним были еще два офицера — его младший брат Чарльз, служивший в индийской армии, который прибыл в Кабул с ним повидаться, и майор Уильям Броудфут, его заместитель. Сэр Джон Кайе впоследствии писал: «Становилось очевидным, что уговорами и мягкими мерами без применения силы уже ничего не добиться. Возбуждение толпы росло. Небольшая кучка демонстрантов превратилась в огромную озлобленную толпу. Перед ними было казначейство шаха, и сотни кабульцев, даже тех, кто не испытывал особой политической враждебности, устремились к месту, где хранились сокровища, способные мигом решить проблемы их полуголодного существования. Несмотря на растущую ярость толпы, Бернс, уверенный, что очень скоро должна прибыть помощь, не давал сипаям команду открыть огонь.

Тем временем несколько мятежников подожгли конюшни и присоединились к толпе у дома. Тогда-то из толпы и раздался выстрел. Майор Броудфут, стоявший с Бернсом и его братом на балконе, схватился за грудь и упал. Товарищи поспешно втащили его в дом и убедились, что майор мертв. Бернс вернулся на балкон и в последней попытке спасти ситуацию крикнул толпе, что раздаст крупную сумму денег, если они сейчас же разойдутся по домам. Но какой смысл мятежникам было заключать сделку, если они уже понимали — английское золото очень скоро и так им достанется. Поняв окончательно, что подмоги уже не дождаться, Бернс приказал сипаям стрелять в толпу. Но, подобно всему, что доселе происходило, это решение было принято слишком поздно. Дом уже загорелся, а бушующая толпа ринулась ко входу, не