офицер.

Когда подошло время выбирать эмиссара для деликатной миссии по доставке в Кабул царских даров и его ответа на письмо Дост Мохаммеда, трудно было выбрать другого человека. После получения в Петербурге инструкций лично от министра иностранных дел графа Нессельроде Виткевич отправился в Тегеран, где прошел у Симонича самый последний инструктаж. Его пребывание в Тегеране было настолько засекречено, что даже сэр Джон Макнейл, внимательно следивший за всеми действиями русских в городе, так ничего и не узнал. Только по несчастной случайности Роулинсон наткнулся на русского офицера с казачьим эскортом и поднял тревогу. В результате, по словам одного русского историка, отряду пришлось отбивать нападения местных кочевников, которых, как он утверждает, натравили на них англичане. Впрочем, никаких доказательств этого он не приводит. Правда это или нет, но когда Виткевич в канун Рождества 1837 года прибыл в Кабул, его английский соперник Александр Бернс встретил его в высшей степени доброжелательно, строго в стиле Большой Игры. Видимо, желая познакомиться поближе и составить свое мнение, Бернс немедленно пригласил русского присоединиться к его рождественскому ужину.

Виткевич произвел хорошее впечатление на Бернса, который нашел его «вполне джентльменом, приятным, интеллигентным и хорошо информированным». В дополнение к языкам Центральной Азии русский бегло говорил по-турецки, по-персидски и по-французски. Бернс был несколько удивлен, узнав, что Виткевич уже трижды побывал в Бухаре, тогда как он — всего лишь раз. Однако это давало им обоим возможность говорить о многом, кроме того деликатного вопроса, из-за которого оба они находились в Кабуле. Судьба сложилась так, что эта встреча оказалась единственной, хотя при более счастливых обстоятельствах Бернсу явно хотелось бы побольше видеться со столь необыкновенным человеком. Но, как он объяснил, это было невозможно, «иначе относительное положение двух наших стран было бы в этой части Азии понято неправильно». Вместо того оба соперничающих претендента на внимание Дост Мохаммеда в течение грядущих критических недель внимательно следили друг за другом.

Когда Виткевич только прибыл в Кабул, Дост Мохаммед еще не получил ультиматум лорда Окленда, и звезда Бернса еще очень высоко сияла на небосклоне Бала Хиссар. Русского офицера приняли холодно и без особых церемоний, о чем его заранее предупреждал Симонич. Действительно, сначала его содержали фактически под домашним арестом, и Дост Мохаммед даже консультировался с Бернсом относительно достоверности его верительных грамот. Он спрашивал, действительно ли Виткевич был послан царем и является ли письмо русского императора подлинным. Он даже послал это письмо на квартиру Бернса, чтобы тот его проверил, несомненно, понимая, что копия письма менее чем через час будет на пути к лорду Окленду в Калькутту. Именно в этот момент, как утверждал позднее Мессон, Бернс совершил кардинальную ошибку, позволив честности победить целесообразность.

Убежденный, что письмо, оказавшееся гораздо большим, чем простое послание доброй воли, было действительно от царя Николая, Бернс именно так и сказал Дост Мохаммеду. С другой стороны, Мессон был убежден, что это подделка, составленная либо Симоничем, либо самим Виткевичем для придания русской миссии большего веса в ее соперничестве с англичанами. Когда Бернс указал на внушительного вида русскую императорскую печать на письме, Мессон отправил слугу на базар, чтобы тот купил пачку русского сахара, «на дне которой, — как он утверждал, — мы обнаружили точно такую же печать». Но тогда, добавляет Мессон, было уже поздно. Бернс пренебрег своим единственным шансом обезоружить соперника, не позволив афганцам, как сардонически замечает Мессон, «воспользоваться выгодой своих сомнений».

После получения ультиматума Окленда все начало меняться. Хотя официально Дост Мохаммед продолжал относиться к русской миссии прохладно, Бернс понимал, что его собственная позиция с каждым днем все слабеет, а положение Виткевича становится все более многообещающим. В Кабуле даже шепотом говорили, что Виткевич предлагал от имени Дост Мохаммеда отправиться к Ранжит Сингху, тогда как Бернс столкнулся с незавидной задачей потребовать по настоянию лорда Окленда, чтобы его старый друг направил правителю сикхов формальный отказ от своих притязаний на Пешавар. Если рассматривать Мессона как надежного свидетеля, то Бернс был в тот момент в глубоком отчаянии от того, что видел, как Индия не в состоянии понять долгосрочную ценность дружбы Дост Мохаммеда. Но ни он, ни Мессон не знали, что у генерал-губернатора и его советников уже созревали насчет Афганистана совсем другие планы и что ни в одном из них Дост Мохаммед не фигурирует.

21 апреля 1838 года ставки были сделаны. Вместо того чтобы отправить Виткевича обратно, как настаивал Окленд, Дост Мохаммед со всеми мыслимыми знаками уважения и дружбы принял русского в своем дворце за стенами крепости Бала Хиссар. Виткевич, который был готов пообещать афганцам луну с неба, лишь бы вытеснить из Кабула англичан, переиграл соперника, просто дождавшись нужного момента. Теперь Бернсу оставалось только покинуть Кабул и доложить своим шефам в Индии о том, что он расценивал как неудачу своей миссии. 27 апреля после прощальной аудиенции у Дост Мохаммеда, где обе стороны выразили глубокие личные сожаления и где афганец настаивал, что его уважение к британскому другу останется неизменным независимо от случившегося, Бернс и его спутники уехали домой. В следующий раз он вернется в афганскую столицу уже при совершенно иных обстоятельствах.

Но если в тот момент казалось, что в Кабуле Виткевич выиграл, то по всему Афганистану происки русских такого успеха не имели. Несмотря на заверения, данные шаху Симоничем, после многих недель напряженных боев Герат упорно отказывался капитулировать. Было одно обстоятельство, которого граф не учел. Незадолго до того, как персы осадили город, в него проскользнул переодетый молодой английский младший офицер, который и занялся организацией его обороны.

Выкрасив кожу темной краской и выдавая себя за мусульманского паломника, лейтенант Элдред Поттинджер из политической службы компании прибыл в Герат 18 августа 1837 года для обычной разведывательной работы в рамках Большой Игры. Он и не подозревал, что проведет там больше года. Племянника ветерана Игры полковника Генри Поттинджера в возрасте 25 лет отправили в Афганистан для сбора разведывательной информации. Он уже посетил Пешавар и незадолго до прибытия туда Бернса — Кабул, причем его маскировку не разоблачили. В столице Камрана он пробыл всего лишь три дня, когда на базарах начали циркулировать пугающие слухи о том, что из Тегерана на город движется мощная персидская армия, возглавляемая лично самим шахом. Для честолюбивого молодого офицера с авантюрной жилкой, каким был Поттинджер, ситуация предоставляла самые разные возможности. Он решил остаться и понаблюдать за развитием событий.

Камран, который вел военную кампанию на юге, прослышав о наступлении персов, немедленно поспешил обратно, чтобы защитить свою столицу. В юности он был великим воином. Как говорили, он мог одним ударом клинка разрубить пополам овцу, а стрела из его лука пробивала корову. Но постепенно он погряз в беспутстве, стал много пить, и реальная власть теперь принадлежала его визирю, Яр Мохаммеду, жестокость которого, по слухам, превосходила даже его собственную. Немедля были изданы приказы схватить и казнить всех, чья лояльность вызывала сомнения, особенно любого, связанного с персами. Сельским жителям велели собрать урожай и перевезти все зерно и другие продукты в город. Все остальное, что могло пригодиться врагу, включая плодовые деревья, подлежало уничтожению; чтобы убедиться, что все это сделано, были посланы войска. Одновременно начались интенсивные работы на массивных, в основном глинобитных крепостных стенах Герата, которые от запустения опасно обветшали. И наконец, перекрыли все выходы из города, чтобы помешать шпионам покинуть его и передать врагу информацию о подготовке к обороне.

До этого момента Поттинджер не раскрывал своего присутствия городским властям, вполне довольствуясь скромной ролью наблюдателя. Но однажды на базаре он почувствовал, как чья-то мягкая рука опустилась ему на плечо. Раздался шепот: «Вы — англичанин!» По счастью, оказалось, что человеком, раскрывшим его обман, был старый друг Артура Конолли, врач из Герата, путешествовавший с ним семь лет назад. Более того, он бывал в Калькутте и мог распознать европейца, даже если тот выкрасил лицо. Врач посоветовал Поттинджеру пойти к Яр Мохаммеду и предложить тому свои услуги, включая знание современного осадного искусства. Визирь принял англичанина с энтузиазмом: хотя жители Герата и сумели отбить несколько прежних нападений персов, было ясно, что на этот раз все гораздо серьезнее. И дело было не только в том, что на службе у шаха теперь состоял русский генерал, в его армии был отряд, сформированный из бежавших в Персию русских дезертиров. Гератская кавалерия, посланная беспокоить