свете не сделают этого. Тогда Дарий призвал индийцев, так называемых каллатиев,[365] которые едят тела покойных родителей, и спросил их через толмача, за какую цену они согласятся сжечь на костре своих покойных родителей. А те громко вскричали и просили царя не кощунствовать. Таковы обычаи народов, и, мне кажется, прав Пиндар, когда говорит, что обычай — царь всего.

Пока Камбис был занят войной в Египте, лакедемоняне выступили в поход на Самос против Поликрата, сына Эака, который стал владыкой острова, подняв народное восстание. Сначала Поликрат разделил город на три части и правил вместе с братьями Пантагнотом и Силосонтом. Затем одного из братьев он убил, а младшего — Силосонта изгнал. С тех пор Поликрат стал владыкой всего Самоса. Он заключил договор о дружбе с Амасисом, царем Египта, послал ему дары и получил ответные подарки. Вскоре за тем могущество Поликрата возросло и слава о нем разнеслась по Ионии и по всей Элладе. [366] Ведь во всех походах ему неизменно сопутствовало счастье. У него был флот в 100 50-весельных кораблей и войско из 1000 стрелков. И с этой военной силой Поликрат разорял без разбора земли друзей и врагов. Ведь лучше, говорил он, заслужить благодарность друга, возвратив ему захваченные земли, чем вообще ничего не отнимать у него. Так-то Поликрату удалось захватить много островов и много городов на материке. Между прочим, он одержал победу над лесбосцами в морской битве, когда они со всем своим флотом пришли на помощь Милету. Тиран заставил пленников в оковах выкопать ров вокруг стен на Самосе.

До Амасиса также дошли как-то слухи о великом преуспевании Поликрата, и это очень встревожило царя. Когда же Поликрат стал еще гораздо больше преуспевать, Амасис написал такое послание тирану и отправил на Самос: «Амасис Поликрату говорит так: „Приятно узнать, что друг наш и гостеприимец счастлив. Но все же твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво [к человеческому счастью] божество. Поэтому я желал бы, чтобы и у меня самого и моих друзей одно удавалось, а другое нет, чтобы лучше на своем веку мне попеременно сопутствовали успехи и неудачи, чем быть счастливым всегда. Ведь мне не приходилось слышать еще ни об одном человеке, кому бы все удавалось, а, в конце концов, он не кончил бы плохо. Поэтому послушайся моего совета теперь и ради своего счастья поступи так: обдумай, что тебе дороже всего на свете и потеря чего может больше всего огорчить тебя. Эту-то вещь ты закинь так, чтобы она больше не попалась никому в руки. И если и тогда успехи у тебя не будут сменяться неудачами, то и впредь применяй то же средство по моему совету“».

Поликрат прочел послание и понял, что совет Амасиса хорош. Он стал размышлять, потеря какой драгоценности больше всего огородит его. А, обдумывая, Поликрат вспомнил вот что. Был у него смарагдовый перстень с печатью, в золотой оправе, который он носил [на пальце], — изделие самосца Феодора, сына Телекла. Этот-то перстень Поликрат и решил забросить и поступил так. Посадив людей на 50-весельный корабль, он сам поднялся на борт и приказал затем выйти в море. Когда корабль отошел далеко от острова, Поликрат снял перстень и на глазах у всех своих спутников бросил в море. После этого он отплыл назад и опечаленный потерей возвратился во дворец.

А спустя пять или шесть дней после этого случилось вот что. Какой-то рыбак поймал большую красивую рыбу и решил, что это достойный подарок Поликрату. Рыбак принес рыбу к воротам дворца и сказал, что желает предстать перед Поликратовы очи. Когда желание рыбака было исполнено, он подал Поликрату рыбу со словами: «Царь! Поймав эту рыбу, я не захотел нести ее на рынок, хотя и живу от трудов рук своих. Я решил, что она достойна тебя и твоего царства. Поэтому я приношу ее тебе в дар». А Поликрат обрадовался таким словам и отвечал: «Ты поступил прекрасно. Я благодарю тебя вдвойне: за речь и за подарок. Приглашаю тебя на обед». Рыбак, польщенный, отправился домой, а слуги выпотрошили рыбу и нашли в ее брюхе тот Поликратов перстень. Увидев перстень, они тотчас же с радостью понесли его Поликрату. Отдавая перстень, слуги рассказали, как он нашелся. А Поликрат понял [тогда], что это божественное знамение и написал послание [Амасису] обо всем, что он сделал, и что из этого вышло. А, написав послание, он велел отправить его в Египет.

Амасис же, прочтя послание Поликрата, убедился, что ни один человек не может уберечь другого от предреченной ему участи и что Поликрат не кончит добром, так как он преуспевает во всем и даже находит то, что сам забросил. Так вот, Амасис послал на Самос вестника объявить, что разрывает свой союз и дружбу с Поликратом. А поступил так Амасис ради того, чтобы не пришлось ему сокрушаться о Поликрате как о своем друге, когда того постигнет страшное бедствие.

Итак, против этого-то баловня счастья Поликрата и выступили в поход лакедемоняне. Их призвали на помощь самосцы [изгнанники], основавшие впоследствии Кидонию на острове Крите. Поликрат же послал вестника к Камбису, сыну Кира, который в то время снаряжал войско в египетский поход, прося его отправить послов на Самос и требовать у него, Поликрата, войска на помощь. Камбис же, услышав это, охотно послал на Самос с просьбой прислать ему военные корабли в Египет. Тогда Поликрат отобрал граждан, которых особенно подозревал в мятежных замыслах, и послал их на 40 триерах[367] [в Египет], а Камбису предложил не отпускать их назад на Самос.

Одни говорят, что эти отправленные Поликратом самосцы вовсе не прибыли в Египет, но, доплыв до острова Карпафа, держали совет и решили не плыть дальше. По другим же сведениям, они приплыли в Египет, но бежали оттуда, хотя их и стерегли. Во всяком случае, они возвратились на Самос, и Поликрат встретил их со своими кораблями и дал морской бой. Изгнанники одержали победу и высадились на острове. На суше, однако, они потерпели поражение и тогда отплыли в Лакедемон. Некоторые, впрочем, утверждают, что возвратившиеся из Египта самосцы победили Поликрата, но, по-моему, это неверно. Ведь им вовсе не нужно было бы тогда звать на помощь лакедемонян, если бы они сами могли одолеть Поликрата. К тому же нельзя поверить, чтобы Поликрат, у которого было много иноземных наемников и местных лучников, был побежден кучкой самосских изгнанников. Жен и детей подвластных ему граждан Поликрат запер в корабельных доках и держал их там, чтобы сжечь вместе с доками, если их мужья [и отцы] перейдут на сторону изгнанников.

Когда изгнанные Поликратом самосцы прибыли в Спарту, то явились к архонтам и в длинной речи настоятельно просили о помощи. Архонты же дали на этом первом приеме ответ: они забыли начало речи и поэтому не понимают конца ее. После этого, явившись вторично, самосцы ничего не сказали, но принесли с собой только хлебную суму со словами: «Сума просит хлеба». Архонты же отвечали, что самосцы слишком перестарались с сумой. Впрочем, они все же решили помочь самосцам.

После этого лакедемоняне снарядили [войско] и выступили в поход на Самос из чувства признательности, как говорят самосцы, так как самосцы прежде послали им корабли на помощь против мессенцев. Напротив, лакедемоняне утверждают, что выступили в поход не ради просьб самосцев о помощи, но, прежде всего, чтобы отомстить за похищение чаши для смешения вина, которую они послали Крезу, и за панцирь, подаренный им египетским царем Амасисом н похищенный самосцами годом раньше чаши. Панцирь был льняной с множеством вытканных изображений, украшенный золотом и хлопчатобумажной бахромой. Самым удивительным в нем было то, что каждая отдельная завязка ткани, как она ни тонка, состояла из 360 нитей и все они видны. Другой такой панцирь Амасис посвятил в святилище Афины в Линде.

К этому походу на Самос добровольно присоединились коринфяне. Ведь и против них самосцы совершили преступление за одно поколение до этого похода, около того времени, когда похитили и чашу для смешения вина. Периандр, сын Кипсела, отправил 300 сыновей знатных людей с острова Керкиры в Сарды к Алиатту для оскопления. Когда же коринфяне с этими мальчиками на борту пристали к Самосу, то самосцы, узнав, зачем их везут в Сарды, сначала научили детей искать убежища в святилище Артемиды, а затем не позволили насильно вытащить «умоляющих о защите» из святилища. А когда коринфяне не хотели давать