— Што? — спрашиваю я. — Доверится мне?
— Да ну... — говорит он. — У меня нет привычки, доверять людям.
— У меня тоже, — говорю я.
— Мы могли бы попытатца начать все сначала, — говорит он.
Он протягивает руку.
Я колеблюсь. А потом я пожимаю ее. Теплую. Мозолистую. Сильную.
— Прости, я был такой скотиной дома у Айка, — говорит он. — Это было просто... ах, черт, Саба... Я ревновал из-за того, што ты улыбалась Томмо, а не мне. Ты почти не разговаривала со мной, не говоря уже об улыбке, и я ничего не мог поделать с собой.
— Ревновал? — говорю я. — Ты? Ревнуешь? К Томмо? Да он же дитя малое.
— Я ревную ко всем, кому ты улыбаешься, если это ни я, — говорит он.
Он подходит на шаг ближе. Тянет ко мне руку. Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. Меня бросает в жар и охватывает дрожь.
— Ты смотришь на меня, — говорит он, — а я смотрю на твои губы... и всё о чем я могу думать, каково это целовать тебя. Ты ведь даже не представляешь, ведь так? Ты даже не понимаешь, насколько ты прекрасна.
Мы смотрим друг на друга. Луна серебрит его лицо. Оттеняя его глаза. Придает ему странный вид. Не совсем реальный.
Я делаю шаг назад так, што рука его падает. Я отгораживаюсь от таво, што он только что сказал. Даже несмотря на то, што сердце у ребер стучит как сумасшедшие. Даже, несмотря на то, что я не могу дышать, а сердечный камень горит жаром у моей коже.
— Думаю, нам надо будет вернутца в Междуручье, — говорю я. — Мне, Эмми и Лью. С чего-то начать. У нас там есть друг, Мерси. Я тебе говорила о ней?
— Саба, — говорит он.
— Она очень даже ничего, — говорю я, — приятная. Она старинная подруга моей мамы.
Да, у меня все получилось. У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом.
— Саба, — повторяет он.
Я знаю, что это какой-то детский лепет, но просто не могу уже остановитца. И я не осмеливаюсь смотреть на него. Я боюсь, што если взгляну на него, то должна буду што-то сказать или сделать, а я не хочу. Не знаю, што именно это значит, но у меня такое... чувство, што я иду вдоль узкого гребня скалы, и моя нога может соскользнуть в любой момент. Я должна только думать о Лью, думать только о том, почему я здесь, и всё будет как надо.
— Што ж, я лучше вернусь, — говорю я.
Я пытаюсь проскользнуть мимо него, но он хватает меня за руку. Останавливает меня. Мы стоим так близко к друг другу. Слишком близко.
— Останься, — говорит он.
Прежде, чем я могу остановить себя, я смотрю на него. Ошибка. Горячие серебряные глаза. Прожигают меня. Мое сердце трепещет.
Он наклоняет голову вниз.
— Останься со мной, — шепчет он мне на ухо. — Ненадолго.
— Я... я должна идти, — бормочу я.
— Прошу тебя, — говорит Джек.
Его дыхание гладит мне кожу. Теплый запах Джека. Я чувствую себя слабеющей. Опасно. Я себя... всегда так чувствую, когда рядом с ним... это опасно. Я выдергиваю свою руку.
— Нет, — говорю я. — Я... я не могу. Спокойной ночи, Джек.
Я прохожу мимо него. Я ухожу к лагерю. Я не могу двигатца быстро.
Он не отвечает.
* * *
Солнце, раскаленное добела, весь день нещадно обрушивалось на наши головы. Около полудня, тропинка стала крутой и каменистой. Нам пришлось спешитца, и взять лошадей под узды, как только мы начали взбиратца. Мы собираемся пересеч горный хребет и это наш последний большой перевал, прежде чем мы окажемся на Полях Свободы. Джек говорит, што хочет добратца туда до наступления ночи, но по этой местности не удаетца быстро передвигатца.
Чем выше мы взбираемся, тем жарче становитца, даже несмотря на то, што день идет на убыль. Приближающийся вечер не приносит никакого облегчения от жары, совсем. На протяжении всей дороги, нам не попалось даже несчастного деревца, в тени которого можно было бы укрыться хотя бы на долю секунды.
Когда мы застряли в тумане на несколько дней к ряду, я тогда и на секунду не могла представить, што обрадовалась бы сейчас той промозглой тяжести. Ах, где этот чертов туман.
Эм понемногу начинает отставать от остальных и мне приходитца возвращатца, штобы идти рядом с ней. Но она еле-еле тащитца. Я гляжу через плечо. Она с трудом переставляет свои отяжелевшие ноги. Она выглядит такой бледной и изможденной. Я жду её. Пот стекает ручьем по моему лицу, жжет мне глаза. Я убираю его, кончиком своей чалмы.
— Я так хочу пить, — говорит она, когда подходит ко мне.
— Бурдюк пуст? — спрашиваю я.
Она кивает.
— Сядь, — говорю я.
Она опускаетца на камень. Я открываю свой бурдюк и прикладываю горлышком к её губам. Она жадно присасываетца, вода внутри булькает. Вода бежит по её подбородку и шее, и я вытираю её концом своей рубахи.
Она выглядит слегка удивленной. Я никогда не проявляла к ней подобного сочувствия, мне было плевать, когда она последний раз мылась или, што её лицо было всё чумазым. После того, как Па перестал о нас заботитца, это взял на себя Лью. А мне подобные мысли даже в голову не приходили, до нынешнего момента. Я, нахмурившись, уставилась на неё.
— Когда ты в последний раз мылась? — спрашиваю я.
Она выглядит еще более удивленной.
— Не знаю, — отвечает она.
— Тебе надо бы почаще мытца, — говорю я. — Ты должна быть опрятной.
— Хорошо, — говорит она.
Я отворачиваюсь и сама делаю глоток воды. Я смачиваю водой свои пересохшие губы.
Все остальные уже довольно прилично ушли вперед. Эш прикладывает руки к своему рту, и кричит нам.
— Нельзя останавливатца! Нет времени. Джек говорит, мы должны перейти хребет до наступления темноты!
— Эмми нужен отдых! — кричу я в ответ.
— Она может отдохнуть и попозже!
— Ей нужен отдых прямо сейчас!
Я вижу как они меж собой переговариваютца. Затем Айк отдает вожжи у Томмо, а сам отправляетца к нам. Он садитца на корточки рядом с Эмми.
— Эй, деточка, — говорит он. — Ты не очень хорошо выглядишь. Как насчет того, чтобы проехатца верхом?
Она кивает, но не смотрит на него. Ей нравитца Айк, но она его немного стесняетца. Мне кажетца, што это иза того, што он такой большой, а она такая маленькая.
— Ну, тогда, давай, — говорит он, — запрыгивай.
Она взбираетца ему на спину.
— Спасибо, Айк, — говорю я.
— Мы должны достичь перевала до наступления темноты, — говорит он.
— Знаю, — говорю я. — Слышала уже сто раз.
