Игла, наперсток — и ее руки. Эта мысль почему-то не давала Лукасу покоя. Ему непременно хотелось увидеть ее руки, надежно спрятанные в длинных бирюзовых варежках. Каково это будет — наблюдать, как ловко они мелькают над кукольным платьем, орудуя сверкающей иглой и наперстком?

— А мне кажется, — заметил он вслух, — что если она часто переезжает — а это вполне вероятно, исходя из слов Кейси о больницах в других городах, — то привычка шить по старинке позволяет ей не таскать за собой громоздкую швейную машину.

Да, конечно, он совершенно прав — это была жалкая, неприглядная правда, признание в собственной бесприютности. Гален могла дни напролет торчать в зале суда, высиживая очередной репортаж, а по вечерам уединяться в каком-нибудь дешевом мотеле и шить кукольные платья.

— Да, — согласилась Гален. — Пожалуй. — В этот миг она показалась Лукасу совершенно растерянной и одинокой. Но всего лишь на миг. А потом усилием воли Гален взяла себя в руки, заставила свое сердце не трепетать от тоски. — Так вы говорите, как раз вчера вечером в больницу да привезли новых кукол в подарок?

— В подарок на счастье, — мягко поправил Лукас. — Совершенно верно. И они действительно оказались счастливыми. Когда Энтони заперся в комнате отдыха со своими маленькими заложницами, вместе с ними в заложницах оказались и Барби. От страха девочки цеплялись за своих кукол точно так же, как это недавно делала Сара, и, в конце концов, ему стало казаться, будто он окружен маленькими ведьмами, каждая из которых плетет свою сеть колдовства. И тогда он захотел вырваться. Избавиться от этих сетей. Неплохая вышла история, правда? И очень трогательная. Плохо только, что ее нельзя опубликовать.

— Разве нельзя?

— Конечно, ведь эта загадочная женщина не хочет огласки. Я не сомневаюсь, что для наших горожан, для обывателей Манхэттена было бы только на пользу узнать о том, что на свете еще встречается такая душевная щедрость. Но какой бы захватывающей ни была эта сказка, мы не имеем права нарушать волю женщины, ее желание оставаться неизвестной.

Подумать только, он действительно заботился о ней, о ее желании и тайне — в точности так, как собирался позаботиться о ее пальто. А еще он ласкал ее, гладил своим бархатным голосом и взглядом. И, в конце концов, Гален стало казаться, будто необычной является она сама, а не только история про кукол Барби.

Нет, это уж слишком! Она не должна так обманываться.

И Гален заставила себя отвести взгляд от задумчивых серых глаз… На столе стояла пепельница, полная окурков.

— Меня интересует, какую роль в этой истории с заложниками играют три пачки сигарет.

Его густые черные брови взметнулись вверх, а в глазах промелькнула знакомая серебристая искра.

— Три пачки сигарет? Что-то я не совсем понимаю вас, Гален!

— Ну, как бы вам объяснить… У Энтони было с собой три пачки сигарет. И у вас на столе тоже лежат три пачки. А когда я была здесь в первый раз, вы непрерывно курили — какими-то странными, методичными затяжками.

— То есть не так, как я курю обычно?

— По-моему, вы вообще не курите!

Лукас едва заметно кивнул, признавая ее правоту:

— О'кей. И как, по-вашему, зачем я стал курить нынче ночью?

— Потому что он тоже курил. Ведь Энтони курил? И вам требовалось знать в точности, как действует на него никотин, насколько усиливает его эмоции, его возбуждение и страх.

— Но вы сказали, что я курил необычно. Методично.

— Да. — Спрятанная в варежке рука покинула свое убежище в складках бирюзового пальто у нее на коленях и показала, как это происходило: вверх и вниз, вверх и вниз, с размеренностью метронома. — Может быть, он собирался с помощью сигарет отсчитывать время с той минуты, как поставил перед вами ультиматум? Решил, что если с последней затяжкой он не получит желаемого, то… ну, в общем, ясно. Наверное, он курил нервно, взахлеб. Но ведь вы не смогли бы повторить все его ужимки. И решили, что просто будете непрерывно курить, чтобы повторить его состояние как можно точнее.

— Как заяц и черепаха.

Черепаха? Ну, уж нет! Лукас Хантер больше походил на пантеру. Он не спешил, но и не отклонялся от цели, он вдыхал ядовитый дым глубоко и добросовестно… и заставил себя выкурить почти три пачки. Только в последней осталось две сигареты. То, во что превратились остальные, лежало перед Гален на столе: кучка пепла и измятые фильтры от пятидесяти восьми сигарет.

— А вы знаете, сколько сигарет у него оставалось, когда он сдался? — вдруг спросила Гален.

Лукас посмотрел на опустевшие пачки и криво улыбнулся:

— Две.

— Значит, вы успели сломить его в самый последний момент?

Улыбки как не бывало. Его лицо стало мрачным. И напряженным.

— Нет, Гален, его сломили Барби.

— Но подробность насчет сигарет тоже заслуживает внимания. Как жаль, что она еще меньше подходит для публикации, чем история про кукол.

— Разве она не подходит?

— По-моему, нет — если следовать вашим принципам избегать ненужного риска.

— Почему же?

— Среди преступников часто встречаются подражатели?

— Очень.

— Так вот, представьте себе, что история про сигареты дойдет до потенциального террориста и произведет на него впечатление. Ему захочется сотворить что-то похожее, но при этом оригинальное. И он вполне может додуматься вместо никотина использовать кокаин. Как же тогда придется поступить вам?

Гален не требовалось слов, чтобы угадать его ответ. Если возникнет необходимость, он не остановится ни перед чем. И не важно, насколько велик будет риск.

— Похоже, вам приходится нелегко, — заметила Гален. Теперь она ласкала его. Своей душевной мягкостью. Своей непрошеной заботой.

И, чувствуя себя последним проходимцем, всего на пару секунд Лукас позволил совершенно безумным мечтам охватить его. Вот они с Гален покидают трейлер. Сию же минуту. Пока он не передумал, пока не стало слишком поздно. А потом они попросту исчезают, скрываются от всего света. Ненадолго или навсегда. Туда, где смогут спокойно говорить и про кукол Барби, и про бирюзовые варежки, и про рождественское дерево в виде фуксии с пурпурной звездой на макушке.

И ничто не помешает им открыть для себя весну — даже в самый мрачный зимний день. Настоящую весну, полную бесконечных обещаний и предчувствия счастья.

Сейчас, пока не стало поздно…

Но, увы, он уже опоздал! Он опоздал еще тогда, когда ночью, в 3.13, его коснулись ледяные когти предчувствия. Лукас не имеет права — да и ни за что на свете не станет — делать ее заложницей своих душевных мук.

Меньше всего он хотел бы причинить зло этому удивительному созданию в нелепых варежках.

— Да, Гален, сдается мне, что вам будет мало проку от этого разговора.

Его голос стал вдруг каким-то мертвым, а взгляд заледенел, словно в трейлере повеяло ночной стужей. И сейчас же дверь распахнулась, впуская новый порыв зимнего ветра. Гален вздрогнула от неожиданности.

Лукас не шевельнулся.

И Гален стало ясно, что он был готов к этому вторжению. Больше того — он его ждал… и боялся, стараясь отвлечься, болтая с ней о пустяках.

Появившийся в дверях полицейский был ей незнаком — кто-то новый, из утренней смены, со свежевыбритым лицом. Наверное, заступил на дежурство вместо тех, кто провел здесь всю ночь.