приняли, пусть и не с распростёртыми объятиями, к профессору обещают на приём записать, кровать новую купить. А проскальзывающую в Серёжиных родителях подозрительность, можно им простить. В конце концов, они для своего сына тоже другую судьбу желали, а не беременную провинциальную девочку в жёны. Вот только как ей всё это пережить, перетерпеть и смириться? И стоит ли это делать? Мама без сомнения права, в родном городе в данной ситуации её ничего не ждёт, но Москва это Москва, здесь всё сложнее и заковыристее. Чтобы сжиться с Москвой, нужно иметь характер и огромное желание. Желания у Насти нет, а вот что с характером — ещё предстоит выяснить.
Оказавшись в Москве, в квартире Маркеловых, со своими вещами, ожидая бракосочетания, растерялась не только Настя. Она, от волнения, не сразу обратила на это внимание, но, в конце концов поняла, что не только она осторожничает, но и все остальные. Собираясь вечером за столом, разговоры велись отстранённые, вопросы которые задавались, были тщательно обдуманы, а Настя и вовсе предпочитала отмалчиваться, когда к ней не обращались. Правда, к семейным разговорам прислушивалась с интересом. К тому, о чём Иван Павлович говорил, о чём Борис Иванович рассказывал, кидала заинтересованные взгляды на Ларису Евгеньевну, которая уверенно высказывала свою точку зрения, а Солнцева неожиданно поняла, что в кругу своей семьи речи Ларисы Евгеньевны столь серьёзно не воспринимают. Будущая свекровь едва ли не приказы раздавала, но Аркадия Львовна легко отмахивалась от неё, Серёжка смеялся, а Борис Иванович жену за талию приобнимал, усаживал обратно за стол и предлагал продолжить ужин. И самое удивительное, что Лариса Евгеньевна не огорчалась и не обижалась, а спокойно продолжала ужин.
Настю же воспринимали, как нечто неизбежное, она пришла к такому выводу спустя какое-то время, но без враждебности. Никто не фыркал в спину, не ругался шёпотом на кухне, не выговаривал Серёжке под вечер о том, какую он глупость сделал. Именно этого она опасалась, если честно. И старалась не делать каких-то опрометчивых шагов, не лезла в домашние дела без спроса, не устанавливала своих правил. Возможно, была чересчур робка в первое время, но поделать с этим ничего не могла. Ей не нравилось то, как изменилась её жизнь. Она не привыкла оставаться в стороне, а тут чужой дом, чужие привычки, город чужой. Даже уйти и выйти некуда. Настя боялась уходить одна далеко от дома. Москва — огромна, и в Насте жил страх потеряться, закружиться в лабиринте улиц. Но она не жаловалась, даже родителям, когда те звонили. Знала, что они расстроятся, будут переживать, а она им и без того тревог и огорчений много доставила.
Легче стало после того, как однажды вечером, дожидаясь Серёжку, разговорилась с Аркадией Львовной. Та позвала её попить чаю на кухне, и Настя вначале весьма неохотно покинула их с Серёжкой комнату, которая стала её убежищем. Да и не знала о чём с Аркадией Львовной говорить. Та порхала по квартире, словно ей не седьмой десяток, а максимум тридцать. Не показывалась из своей комнаты без причёски и макияжа, одевалась очень продумано и строго, и всегда была готова встретить гостей. А в дом к Маркеловым приходило много людей. То к Ивану Павловичу — коллеги, ученики, подчинённые; то к Аркадии Львовне приходили знакомые и друзья, работники музеев, клиенты. Лариса Евгеньевна и Борис Иванович большую часть дня отсутствовали, появлялись только вечером, Серёжка тоже утром уходил и появлялся лишь после обеда. Вот и получилось, что Настя с Маркеловыми-старшими больше всего времени проводила. Те были любезны, но не более, заботливы, но вся их забота относилась к будущему правнуку. И поэтому Настя совсем не ожидала, что Аркадия Львовна решит познакомиться с ней поближе, и уж точно не ожидала, что старушке удастся её заинтересовать. Та, за чаем, говорила о своей молодости, о своей работе, об искусстве, расспрашивала Настю о её родителях и планах на будущее, которые в один день изменились. Солнцева сама не заметила, как рассказала о поступлении в институт, а потом принялась говорить о том, как странно себя чувствует в Москве. Спохватилась неожиданно, испугавшись, что могла Аркадию Львовну своим признанием обидеть, но та неожиданно кивнула и таинственным шёпотом сообщила, что несколько лет не могла привыкнуть к столице, когда приехала сюда вслед за мужем сорок лет назад.
— А я думала, вы москвичка, — проговорила удивлённая Настя.
— Так теперь уже москвичка! Никто не придерётся. Пусть поспорят со мной, и увидим, кто больше об этом городе знает. Я, приезжая, или тот, кто в этом городе родился.
— А я никогда не хотела жить в Москве, — призналась Настя. — И не думала, что здесь окажусь.
— Это ты не думала, а на судьбе другое написано. Так, значит, нужно.
Все Маркеловы были уверены, что у Насти с Сергеем то самое пылкое юношеское чувство. Ещё не любовь, но нечто обжигающее и будоражащее. И уж в Настиной любви к их Серёженьке не сомневались. Поэтому, наверное, и смирились с её появлением. И о здоровье её заботились, и внука-правнука ждали, а Насте за всё это стыдно было. Как рассказать о том, что их с Сергеем кроме общей постели, по сути, и не связывает ничего? Нет, он не стеснялся её, со всеми друзьями познакомил, они много времени вместе проводили, когда оно у него было, конечно. Гуляли, Серёжа ей город показывал, по магазинам ходили, к свадьбе готовились, ему даже удавалось её рассмешить, но избавиться от мыслей о том, что она здесь чужая, что Серёжка ей не рад, что всё в их жизнях, что шли параллельно, слишком быстро изменилось, никак не получалось. Настя впитывала в себя новый образ жизни, оглядывалась по сторонам, каждый день видела что-то новое и для себя удивительное, но в душе продолжала тосковать и страдать по прошлой жизни. Особенно вечерами ей не хватало родителей, своей маленькой комнаты, своего диванчика и привычных, милых сердцу, вещей. Не хватало спокойствия и одиночества, и удивлялась, как раньше могла всё это не ценить. Простота и лёгкость ушли, уступив место новизне ощущений и суете большого города, и это заставляло сердце сжиматься от тревоги. Она не представляла, как жить здесь будет. Пока вся их с Маркеловым жизнь сосредоточилась на ожидании — свадьбы, рождения ребёнка. Казалось, что вот это случится, и сразу всё станет по-прежнему. Уйдут неприятие и страхи. Она вернётся в свой город, и жизнь настанет прежняя, без волнений и тревог, а о Москве останутся одни воспоминания. Нужно лишь потерпеть… И только спохватывалась потом, понимая, что нужно не терпеть, а привыкать. Потому что это теперь её жизнь, и назад не повернёшь.
И смиряться приходилось не только ей, Серёже тоже трудно было. Просыпаясь каждое утро, приходилось напоминать себе, что он уже не свободен, как раньше. Что у него появились обязанности, долг, а рядом рыжеволосая девушка, за которую он взял ответственность. И именно она, та, которую он пару месяцев не знал, а может, не помнил, станет матерью его ребёнка. Все друзья, узнав, что он, после того, как у бабушки погостил, жену оттуда привёз, причём беременную, только пальцем у виска покрутили. А он привёз, забрал её от проблем и неправильного решения, потому что вдруг испугался, что сломает ей жизнь. Он будет виноват, и этот грех всю оставшуюся жизнь над ним висеть будет. В первый момент, когда про беременность узнал, показалось, что проще и правильнее, попросить Настю сделать аборт. Ну, какой им ребёнок? Они знакомы-то не слишком хорошо. А воспоминания об отличном сексе, это ещё не повод, чтобы связывать свою жизнь с этой девочкой. Он даже родителям сказал, что скорее всего, Настя сама не захочет… Он помнил, что она плакала, говоря с ним по телефону, она была напугана и в отчаянии, Сергей это по голосу её понял. И ни на секунду у него не возникло мысли, что она с ним играет, обманывает. Но когда приехал, когда в глаза ей посмотрел, понял, что Настя растеряна ещё сильнее, чем он, и у него язык не повернулся, намекнуть ей на аборт. Да и родители её, как оказалось, слышать об этом ничего не хотели, и Сергей готов был их понять. Наверное, это не просто — отправить свою дочь на аборт, поддержать её в таком трудном решении и потом жить, ожидая последствий.
А Настя ещё и вцепилась в него тогда, её от страха трясло. Как он мог её предать? Вот только не сказал, что за прошедший месяц почти забыл о ней. Просто потому, что был уверен — никогда они больше не встретятся. А если и встретятся, то уже повзрослеют к тому времени и лишь посмеются над своими юношескими приключениями. И о той ночи вспомнят с улыбкой и, возможно, с удовольствием. Да, если бы он тогда не пришёл к ней прощаться… Не было бы ребёнка, не было бы Насти в его жизни. Неправда, что он совсем её забыл. Воспоминания о ней горячили кровь, но это была не влюблённость, это был чисто мужской интерес, и Сергей отдавал себе отчёт в том, что если бы Настя жила в Москве, он бы предпринял не одну попытку, чтобы ещё раз, а может и не раз, с ней встретиться. Чтобы всё повторить. Но Настя была далеко, и смысла думать и мечтать не было, вот он и стал забывать. А когда она огорошила его своей новостью, даже пожалел, что телефон ей всё же оставил. Зачем оставил? Тогда не мог себе объяснить этого поступка, и после тоже. Но когда приехал, увидел её: глаза перепуганные, губы белые, как ему показалось, осунувшуюся, влечение неожиданно поднялось откуда-то изнутри, что было странно, если вспомнить о том, в каком состоянии он её застал. Но у него никогда до этого не было рыжих. И, чёрт возьми, это отчего-то
