полное право знать, а во-вторых…

– Во-вторых, мне это ужасно интересно! – поторопился Павел.

– И веди себя прилично! – строго наказала ей Светлана Николаевна. – А я уж, извините, домой пойду. Нет моих сил больше. У меня, кажется, от всего этого давление подскочило.

Оставшись вдвоем, Юля и Павел какое-то время молчали, не зная, с чего начать разговор. Павел, оглядев стол, наткнулся взглядом на портрет и, спросив разрешения, взял его в руки. Это была репродукция, явно выдранная из какой-то книжки, причем не очень качественная, потому что нежные тона акварельных красок совершенно потерялись. Но женщина, смотревшая на него со старинного портрета, была прелестна. Ей, казалось, не больше двадцати – двадцати пяти, рыжие волосы высоко подняты и уложены затейливыми прядями, напоминающими крылья бабочки. Серьги, огромные тяжелые жемчужины каплевидной формы, словно были тяжелы для маленьких прелестных ушек. Прямой нос, красиво очерченные нежные губы, огромные зеленые глаза, смотрящие кротко и устало. Но что-то еще, помимо этого, читалось в лице юной красавицы – и ускользало.

– «П.Ф. Соколов. Портрет И.Г. Полетики. Вторая половина 1820-х годов. Бумага, акварель. Государственный музей», – прочитал Павел и заинтересованно взглянул на Юлю. – А кто это?

– Это Идалия Григорьевна Полетика. Как раз о ней я и хочу ставить спектакль, – пояснила Юля. – То есть сперва мы поставим «Каштанку», потому что весной всегда ставим что-то для детей, а потом – про нее.

– А как называется пьеса?

– Пока никак. Дело в том, что я сама ее пишу. Но пока не закончила, и названия тоже пока нет.

– Красивая, – любуясь портретом, заметил Павел. – А кто она такая?

– Вы никогда не слышали? Впрочем, я тоже про нее не так давно узнала. Если долго не рассказывать, то Идалия Полетика – сводная сестра Натальи Николаевны Гончаровой, жены Пушкина. Идалия Григорьевна любила Жоржа Дантеса. Всю жизнь, до глубокой старости. И ненавидела Пушкина.

– Ого! – удивился Павел. – А разве можно ненавидеть солнце нашей поэзии? Пушкина полагается любить. Без всяких рассуждений. А Дантеса любить нельзя, не положено. Потому что «смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы» и «не мог щадить он нашей славы».

– У нее была причина, – не приняла его шутливый тон Юля. – Я же вам объясняю: она любила Дантеса, но Пушкин вызвал его на дуэль, сам погиб, а Дантеса из-за этого навсегда выслали из России. И разлуку с любимым она не смогла простить Пушкину. Она жила в Одессе, ей было уже почти девяносто лет, когда к ней пришел журналист, чтобы расспросить о Пушкине. А она сказала, что мечтает поехать и плюнуть на памятник Пушкину. Поэта уже полвека не было на свете.

– Интересная женщина! – задумчиво рассматривая портрет, протянул Павел. – Надо же, ненавидела… А такая ангельская внешность.

– Внешность обманчива. Некоторые пушкинисты считают, что именно Идалия заставила Дантеса для отвода глаз от их романа – она сама была замужем – сперва ухаживать за Натали, а потом жениться на ее сестре Екатерине. Но ситуация вышла из-под контроля. А сложись все по-другому, они с Дантесом стали бы очень красивой парой.

– Я очень хотел бы увидеть такой спектакль. И готов вам помогать… – искренне сказал Павел.

Рамку с портретом он по-прежнему держал в руках – то ли красавица из прошлого и в самом деле его заворожила своей красотой, то ли удачно подсказала интересную и безопасную тему для разговора и возможность занять руки, чтобы не чувствовать неловкости. В любом случае рыжеволосой красавице со странным и запоминающимся именем Павел был признателен и сразу проникся к ней симпатией, несмотря на то что за ней числились не вполне благовидные, с точки зрения пушкинистов, поступки.

– А зачем вы держите на столе ее портрет? То есть я понимаю, он вас вдохновляет. Да? – Павлу вдруг стало очень интересно узнать, как именно Юля общается с этой женщиной, с Идалией Полетикой.

– У меня дома много портретов. Они для меня живые. И она, и Дантес, и Геккерн, и Пушкин, и Натали, и Екатерина. Знаете, я читала у одного писателя: люди не умирают, они просто существуют в параллельных с нами мирах. А писатели могут их слышать. И даже видеть. Я не верила, а когда сама стала писать – поняла, что он был прав. Я с ними разговариваю. То есть они со мной. А я записываю.

– Почитать дадите? – попросил Павел.

– Не дам. Недописанное читать не дают, – мгновенно ответила Юля. Но потом, желая смягчить отказ и памятуя наставления Тарасовой, добавила: – Знаете что… если хотите, я вам расскажу. Все подробно, по сценам, ну, что написано. Может быть, вы мне что-то подскажете. Там у меня про Петербург много. Вы же родились в Петербурге?

– Да я вам все, что угодно! – обрадовался Павел, он сам не ожидал, что так обрадуется! И на радостях выдал Юле свою маленькую тайну, чтобы тоже связать ее какими-то обязательствами: – А у меня тоже такая вещь есть… ну, как у вас портрет. Помогает вроде.

– Наверное, Александровская колонна, – догадалась Юля. – Я ее у вас на столе заметила, в кабинете. Тоже вот, как вы, все в руках держала. Очень милый сувенир, такой изящный. Только почему она в упаковке? Руки не дошли открыть?

– Не-ет, это мне дядя, Павел Владимирович, специально подарил, когда сюда отправлял. Там на упаковке этикетка: «Сделано в Китае». Представляете?

– Даже это – в Китае? – искренне изумилась Юля. – Гадость какая!

– Даже это, – кивнул Павел. – Вот он мне и дал. В назидание, что ли. Что мы не просто так работаем, а как бы для России, так примерно.

Он смутился и замолчал, потому что высказанная мысль вдруг стала плоской и пошлой. Но Юля поняла.

– Не как бы и не что ли. А просто для России. И вы, и я. А у вас получается?

– Печь в Италии заказали, – вздохнул Павел. – У нас таких не делают.

Они помолчали.

– Только у меня одно условие, – опять встопорщившись, будто кошка, сказала Юля.

– Любое! – поспешно кивнул Павел.

– Если вы правда хотите узнать про Полетику и про мою пьесу, то приходите ко мне домой. Или сюда, во дворец. Но я к вам не пойду!

– Я согласен, – церемонно кивнул Павел, вовремя прикусив язык, чтобы с него не слетела очередная глупая колкость. В конце концов, у нее даже лучше. Так называемый дом, казенный, пустой и тихий, ему опротивел до чертиков.

– И не на машине, – продолжала выдвигать условия Юля. – Вашу машину весь город знает. Приходите пешком, это рядом, я вам покажу. Никто же не ожидает, что Павел Мордвинов будет по городу пешком ходить!

В другой раз Павел не удержался бы и достойно ответил на изящно воткнутую шпильку, но сейчас он просто кивнул:

– Тогда собирайтесь, я вас провожу. Заодно и дорогу покажете.

В Юлиной небогато обставленной двухкомнатной квартирке Павлу в глаза бросились две вещи: со стен и книжных полок на него смотрели люди пушкинской эпохи – уже знакомая ему Идалия, ослепительно молодая и она же старуха в похожем на монашеское одеянии, а рядом – Дантес, граф Строганов, сестры Гончаровы, барон Геккерн… Часть одной стены занимал балетный станок.

– Я занималась в детстве, – пояснила Юля. – Довольно долго. А потом выросла очень быстро, за лето. Ростом стала с Волочкову, а таланта еще меньше. Из кружка ушла, но педагог мне на прощание посоветовала совсем не бросать, потому что, во-первых, если резко бросить, то можно быстро растолстеть, и, во-вторых, для актрисы это лучший тренинг. Мозги это дело вправляет классно, еще лучше, чем мышцы: экзерсис каждый день, хоть камни с неба. Вот и воюю с собой.

– Здорово! У тебя такая осанка – я сразу заметил, – позавидовал Павел совершенно искренне и сам не заметил, как легко перешел на «ты», хотя вообще был весьма церемонен и без необходимости старался не сокращать дистанцию. – А я ленюсь, хотя тренажеры и дома есть, и тут в коттедже в подвале стоят. Всегда нахожу себе оправдание.

С момента, как Павел попал к Юле в дом, для него началась жизнь куда более интересная и насыщенная, чем прежде. Вскоре Юля перестала видеть в нем врага, от которого надо оборонять свою