Полный бардак. Душно и накурено. Еду кто-то съел до нас, и только торчат бутыли водки. Это в гримерке. Стульев тоже нет. Зато зал атасный — в хорошем смысле слова. Ба-альшой, и звук отличный. Только клуб этот без пол-литры не найдешь, затерялся где-то возле «Дубленок на Ленинском». Это я про новую «точку».

Один отличный, крайне уважаемый мной музыкант обнял меня и говорил слова. Блин, но какой же у него ужасный сладкий парфюм. До сих пор все пахнет. Какой хороший человек и какой дерьмовый запах.

Брали интервью. Корреспондент стыдливо сказал, что оператор мертвецки пьян уже. И что, наверное, мне это не впервой. Оператор все ронял, но снимал. Потом долго благодарил. За что — было не слышно, музыка играла громко.

Первую песню было страшно петь. Страшно было даже шаг по сцене сделать. Потому что казалось, что у меня случится инфаркт. Почему — не могу сказать. Но инфаркт, конечно, не случился, и дальше все стало очень весело, и даже было видно, как отлично зал нас принимает.

Мне кажется, мы самые жизнерадостные ребята из всех. Потому что такая энергия. Радости от жизни.

Я в тумане, только не спрашивайте почему, потому что говорить не буду. Жизнь кажется нереальной. Прошло чтение стихов. Б…, какая убитая квартира и какие милые люди.

Было очень уютно почему-то, может, мне просто друзей не хватает, а артист — это замазка такая просто? Как Кирпич говорил: «Замазка, как у фраера, но не фраер, это точно…»

Завтра мы все можем фотографироваться на фоне сноубордистов. Потому что мы завтра играем на фестивале них. Их. Сноубордистов. В Новопеределкино. Эх-ма. Даже как-то весна тут не так смотрится, как смотрелась бы зима.

Про сноуборд-фестиваль. Если бы дело было не в Новопеределкино и если бы прямо по курсу не была большая заснеженная гора, то был бы тухляк, конечно. Потому что к шести вечера народ становится маргинален, даже если таковым не был. И потому, что организация прихрамывала.

Но мы колбасились насмерть. В какой-то момент до меня дошло, что я не тот добрый, интеллигентный человек, которого я знаю, а что я щас прямо слезу со сцены и пойду дам в рожу тому, кто кидает в нас снежки. Дело в том, что если снег тире вода попадет в приборы, все на фиг закоротит и током рубанет. Помимо того, что лицом поймать эту хрень не хочется. Пафа сказал, что ждал прямо, какая пуля прилетит в него. В какой-то момент башню сорвало совсем, и я прям ору: «Кидай, сука», — по типу рвать тельняшку на груди. Люди перед сценой дружно порадовались. Снежки на время прекратились.

Потом мы с одним парнем разделись на морозе. Я до майки, а он совсем. И махал рубашкой и кричал. Было жутко холодно почему-то, а под ногами каша. Наверное, для снега жарко, а для людей холодно. Некоторые орлы ловили свой кайф и колбасились прям в грязи.

Короче, смысл переться в холодное Новопеределкино и петь перед странным народом в том, чтобы понять, что если что, то кидай, сука.

Особенно проявил себя трактор, похожий на асфальтовый каток. Он так бодро лез в гору и трамбовал снег по почти отвесной стене, что настроение поднималось. Хотя оно и было вполне стоячим.

До меня дошло: понимание невозможно. Оно возможно только с теми, кому ты доверяешь. А с остальными — нет. И это не важно, потому как что-то все равно происходит в душе.

Сегодня весь день режу правду-матку. И очень нравится. Опять отъезжаю в город Санкт-Петербург. А прогноз обещает там дождь.

Последние дни меня не покидает ощущение, что у меня подсодрали кожу — эмоционально. Как будто слетел какой-то ороговевший защитный слой и проглядывают всякие ранимые поверхности. К этому прилагается легкое головокружение как бы и, что совсем странно: мне было что ответить на вопрос, какое небо мне нравится. Катя, с которой мы вместе вывешиваем ответы на вопросы дорогих сердцу поклонников(ниц), уже приготовилась к тому, что я скажу, что на этот вопрос отвечать не буду. И тут выяснилось, что я предпочитаю ночное небо, когда проглядывают верхи или шпили высотных зданий и огни города мешаются со звездами.

Есть ощущение, что все удается.

Мы жили на улице Плуталова. Наверняка это такое Плуталово, где плутаешь. Мне сказали, что после восьми вечера парадный вход закрывается и выход через Бармалеево. Ну точно, думаю, это такой питерский сленг: ну как подъезд у них — парадная, булка — это белый хлеб, а Бармалеево у них — это черный ход. У них во многих домах есть черный ход, потому и специальное обозначение есть.

Вышли мы, короче, через это Бармалеево, и я смотрю на соседний дом, а на нем вывеска: «Бармалеева, 25». Тут до меня и дошло, что это просто название улицы такое, а вовсе не питерский прикол. Хотя это супер, что дом стоит там, где с одной стороны Плуталово, а с другой Бармалеево.

Чувак в Питере ночью на улице сказал: «Я вас узнал, вы Земфира». Сильно, да?

Я основательно торчу над волнами, поэтому — увы и ах — не нравлюсь кое-кому, кому надо нравиться. И надо переписать у кого-нибудь песню «Все равно я встану», чтобы слушать ее и наполняться этим духом. Потому что надо все побеждать. Особенно обстоятельства.

Никакие обстоятельства не заставят меня снизить уровень запросов и амбиции.

Не курю дней десять. Разве ж я не есть скромный герой?