проваливаясь вниз, то с трудом набирая высоту.

Ах, сволочь, хоть бы ты шею сломал! Вражеский самолет упрямо тянул на северо-запад, а от нашей стрельбы его защищал собрат с крестами на крыльях, давая короткие предупредительные очереди. Сладкая парочка убралась за холмы, мы от души пожелали обоим брякнуться о землю и принялись за прерванное занятие – рытье окопов. На закате хоронили погибших. Их складывали в воронку от бомбы, выкопать яму не хватало сил. Могила получилась безобразной, не холмом, а впадиной. Таскали землю с огородов, пока не соорудили что-то приличное. Ребята замаялись, тяжело дышали.

– Не хотел бы я здесь лежать, – оглядев овраг и ближнюю канаву, сказал Тимофей Анкудинов.

В канаву жители покинутых домов сбрасывали много лет мусор, прохудившиеся ведра, дохлых кошек. Пованивало застоявшейся зеленой водой, гнилыми фруктами. Я почувствовал невольную вину перед погибшими и ответил Анкудинову:

– Место как место. Зато реку, город видно.

– Одно удовольствие лежать, – поддержал меня герой Ваня Погода.

– Тьфу, заладили про упокой! – сплюнул сержант Борисюк. – Ты бы, взводный, лучше насчет ужина распорядился, война войной, а жрать хочется. Старшина на нас разозлился, вряд ли еду доставит.

– Каша еще осталась.

Но кашу в котелках присыпало сверху глиной, пришлось выбросить. Кто-то полез трясти яблоню, его заметили немцы и обстреляли из пулемета. Вниз сыпались ветки и последние яблоки. Для ответа фрицам опробовали трофейный МГ-42. Он рычал, как зверь, и за полминуты набросал гору стреляных гильз. Ваня Погода остался доволен трофеем.

– Побольше бы таких.

Его не поддержали, воевать ребята расхотели. Возбуждение после боя прошло, а тут еще похороны возле мусорной канавы. Разбрелись по окопам, а ко мне подошел в очередной раз Саня Тупиков:

– Василий Андреевич, надо сходить родных проведать. Может, лежат давно умершие, и в землю опустить некому.

В сумерках, на фоне неба виднелись его оттопыренные уши. Парень говорил о смерти родных спокойно, чувствовалась опустошенность. Последние дни я с трудом удерживал его от самовольной отлучки домой, ничего хорошего это бы не принесло. Задержали бы как дезертира. А ведь мы находились где-то неподалеку от его дома.

– Сашка, потерпи, завтра вместе сходим.

– Хорошо бы.

Он зашагал на свое место.

Ночь выдалась беспокойная. В одном месте пытались просочиться немцы. Мы стреляли, целясь по вспышкам. Особенно уязвимыми оказались кое-кто из неумелых автоматчиков. Дырчатые кожухи ППШ окутывались возле дульного отверстия языками пламени, бьющего в разные стороны. Если стрелок не менял позицию после второй-третьей очереди, на нем скрещивался огонь вражеских автоматов. Таким образом погибли двое ребят. Остальные быстро поняли законы ночного боя и успевали переместиться.

Фрицы лезли в темное время лишь по большой необходимости. Сейчас такая необходимость назрела. В этом месте они топтались в километре от Волги, тогда как в нескольких местах уже оседлали берег. Попытка продвинуться вперед не имела успеха. Вражеский пулемет демаскировал себя теми же вспышками, расчет вскоре затаился. Прорвавшиеся вперед немцы попали под взрывы многочисленных гранат. Мы швыряли их на любой шорох.

Очень старался свежеиспеченный сержант Женя Кушнарев. Тупиков подавал ему очередную РГД-33, поворот рукоятки, встряхивание, и гранаты летели одна за другой, описывая высокую дугу. Иногда взрывалась в воздухе, получался диковинный фейерверк. Вражеские солдаты такую игру не выдерживали, отступали.

Порой из темноты слышались крики раненых. Мы били из автоматов на шум. Попадали под пули и раненые, и те, кто пытался их вытащить. Немцы убрались из-под огня, бежали спешно, порой вламывались в кустарник. Осветительные ракеты, которые взлетали в небо, играли против них. Мы ловили в прицелы фигуры вражеских солдат и с азартом обстреливали. Ночная атака закончилась вторым за сутки поражением врага на нашем участке.

Раздражение против нас вылилось в беспорядочную стрельбу из всех видов легкого оружия. Мы отвечали, снова в кого-то попали, тогда они пустили в ход минометы, которые били методично, выматывая душу. Все со страхом слушали звенящий звук набирающей высоту очередной мины – кому она достанется? В окопах попадания в замкнутое пространство казались особенно страшными. Мы уже нагляделись, что творит взрывчатка, размазывая людей по стенкам. Некоторые не выдерживали, выползали наверх.

Я захватил с собой Саню Тупикова, мы взобрались на гребень и сделали десять выстрелов из винтовок по минометным вспышкам. Возможно, в кого-то попали, а скорее всего, немцы снова израсходовали боезапас, а новый в темноте не подвезли. Так или иначе, угомонились обе стороны. Усталость позволила поспать часа три, затем меня разбудил холод. Когда высунулся из окопа, увидел, что трава покрылась инеем. Начинался новый день.

Старшина пытался накануне принести ужин. Попал с помощниками под огонь, один из них погиб, а в мешок с хлебом и махоркой угодили несколько пуль. Старшина ввалился в погреб к Шмакову, долго ругался, жаловался на тяжкую долю, затем ушел, оставив смятые буханки и рваные пачки махорки. У Шмакова я застал командира первого взвода Петра Грицевича. Белорус располагался на правом фланге, я – на левом. Нас разделял второй взвод, поэтому встретиться могли только на командирском пункте Шмакова. Ротный устроился неплохо. Чтобы не мешали руководить ротой случайные мины, его ординарец неплохо оборудовал под жилье погреб. Свет проникал через узкое окошко и открытую дверь. В честь случайного сбора всех трех командиров взводов Павел Шмаков открыл три банки каспийской кильки в томате. Хлеб оказался мокрым и вязким, совершенно не резался ножом, и ординарец отрывал куски руками.

Съели кильку, а на десерт желтый сахар-песок. Закурили и выслушали новости. На Мамаевом кургане не утихал бой, всю ночь работала переправа, обещали подвезти в ближайшее время теплое белье. Я пожаловался на нехватку еды.

– Вон, три буханки для твоих приготовлены, – кивнул Павел Шмаков. – Махорка, сахар. Днем старшина горячее принесет. Вы зачем у него автомат украли?

– Так, ребята баловались, – отмахнулся я. – Пустое дело, говорить не о чем.

– Как с боеприпасами?

– Пока хватает, трофейными пользуемся.

– У Малькова люди вчера хорошо воевали, – порадовал остальных командиров Шмаков. – Ну-ка, Василий, расскажи, как вы отличились.

Я рассказал, стараясь не завираться. О нашем успехе знали многие. Стрельбу из трофейного пулемета и автоматов некоторые принимали вначале за немецкий прорыв. Трофейное оружие и боеприпасы расходовали щедро, а ночью многочисленные автоматы помогли нам сорвать контратаку.

– Вот так, – прокомментировал действия взвода Шмаков. – Умеет Мальков людей организовывать. Начальство обещает награды.

– Много чего обещают. Белье теплое, медали, – стал загибать пальцы командир второго взвода, – и новые шинели тоже.

Шмаков от полноты чувств, зная, медалей вряд ли дождемся, объявил, что мне присвоено звание «старший сержант». Я поблагодарил. Первый и второй взвод тоже воевали неплохо. Грицевич разогнал со своими людьми по оврагу пытавшихся атаковать немцев. На нейтралке осталась стоять легкая пушка, расчет которой перебили. В темноте десантники пробрались к ней и взорвали. Петро Грицевич перевел разговор на более насущные темы:

– Чего картошку не роете? На огородах бульба осталась, хоть и не крупная, но хорошая. У меня ребята ведра три накопали.

Все согласились: картошка – это хорошо, а ординарец Шмакова сварливо упрекнул Петра, почему он не принес хоть немного для командира роты.

– Ребята все поели, – простодушно ответил белорус.

– Обойдусь, – отмахнулся Шмаков и, снова меня похвалив, приказал ординарцу выдать дополнительно для моего взвода три банки консервов.