затравленной лани?
Роуэн казалось, что боль, перехватившая ей горло, задушит ее. Вырвав свою руку она сделала глубокий вдох.
Вот, оказывается, какое чувство ты испытываешь, когда лишаешься последнего проблеска надежды, когда мир рушится вокруг тебя! Ей казалось, что безжалостная сила несет ее по каменистому склону горы, и ее тело покрывается синяками и ушибами, которым суждено остаться на всю жизнь.
– Мне жаль тебя, ты знаешь это? Ты носишься со своей уязвленной гордостью, как с каким-то знаком доблести! Используешь ее, чтобы отгородиться от любого, кто хочет по-настоящему сблизиться с тобой. Должно быть, это очень одинокая жизнь, Эван, и поверь мне, я хорошо знаю, что такое одиночество. Я, наконец, поняла, что единственным твоим желанием было заняться сексом с благодарной маленькой вдовой. Я думаю, что, будь я менее чувствительной женщиной, твое внимание польстило бы мне. В конце концов, ты ведь – завидный улов, не правда ли? По правде сказать, я не вступила бы в связь с тобой, будь ты даже последним мужчиной на земле!
– Ты говоришь, что я выставляю напоказ свои переживания, как какой-то знак доблести? Тогда найди этого Пола – как там его зовут – узнай о своем муже то, что ты не хочешь знать, возвращайся домой, продолжай жить своей безмятежной, благополучной и целомудренной жизнью, увядай и старей!
– Какая жестокость! Это ужасные слова! – Она опустила голову, и на ее длинных ресницах блеснули слезы. – Я думала, что ты мой друг.
Эван не ожидал, как подействует на него признание Роуэн. Взглянув на нее, он понял, что доверия, которое она питала к нему, больше нет. Он почувствовал себя хуже, чем в тот день, когда узнал, что Ребекка спит с его лучшим другом. А все потому, что его страшит мысль о том, что он не сможет дать Роуэн то, что она хочет.
Чувствуя отвращение к самому себе, он повернулся и подошел к окну.
– Ну, что ж, я подлец, так чего же ты ожидаешь?
– Я не считаю тебя подлецом, – мягко и беззлобно возразила Роуэн. – Мне просто кажется, ты боишься, что снова будешь страдать. Не будь одиночкой, Эван, ведь ты все-таки человек.
Он понял, что не дышал, пока не услышал, как за Роуэн тихо закрылась дверь.
Никто не говорил ей, что раны могут быть не только видимыми, размышляла она, в третий раз проводя кистью по одному и тому же месту на стене. У нее притупились все чувства – как будто рухнувшие на нее скалы навеки погребли ее под своим весом. С тех пор как они вернулись домой, не было ни одной жилки в ее теле, которая не трепетала от тоскливого сожаления, что у них с Эваном не получилось то, о чем она втайне мечтала. Она не может скрыть от себя тайную и, как оказалось, бесплодную веру в то, что их шаткие, сложные отношения когда-нибудь перерастут в более глубокие и продолжительные. Но Эван упорно не хочет понять, как мучительно она тоскует по нему. А теперь, овдовевшая и преданная мужем, она отвергнута мужчиной, к которому у нее возникло сильное чувство.
При создавшихся обстоятельствах можно сделать только одно – продолжать жить и начать все сначала, как она собиралась сделать, когда умер Грег. Она сделает подарок своему дому: составит план, будет ставить перед собой цель на каждый день и, добиваясь ее, перестанет оплакивать то, что произошло.
Но сказать всегда легче, чем сделать. Положив кисть и развязав ленту в «конском хвосте», Роуэн тряхнула головой так, что блестящие волосы разметались у нее по плечам, и вошла в кухню, чтобы включить чайник. Откусив кусочек печенья, она едва не поперхнулась, когда резкий звонок в дверь заставил ее вздрогнуть.
– Можно войти?
Роуэн знала, что это Эван, но, увидев, что он стоит под дождем перед ее дверью, она все-таки была потрясена. Направляясь к нему, она убеждала себя, что нужно быть отстраненной и холодной. Надо заставить его понять, что ее не проведешь. Но вся ее бравада мгновенно исчезла при виде затравленного взгляда зеленых глаз.
– Можно, раз ты уже здесь. – Повернувшись к нему спиной, Роуэн проскользнула мимо мебели, все еще загромождавшей коридор, и направилась в кухню.
– Я вижу, ты начала заниматься покраской, – с заметным усилием произнес Эван, как будто пытаясь скрыть то, в чем он не мог признаться.
– Мне нужна гостиная. – Она воткнула вилку чайника в розетку и принялась ставить чашки на блюдца. Такая мелочь, как изящный фарфор напоминает, что среди царящего в мире хаоса еще сохраняется красота. – Мне надоело жить, как беженке, в кухне.
Сзади послышался шелест, и, обернувшись, Роуэн увидела, что Эван снял мокрый плащ. Проведя рукой по влажным волосам, он огляделся с таким видом, будто намеревался остаться. Трепетный огонек надежды затеплился в ее сердце.
– Ну, вот, я пришел помочь тебе, – ворчливым тоном сообщил Эван и, прежде чем она успела сказать что-нибудь, скрылся в гостиной.
Роуэн пришлось пойти за ним.
– Ты вовсе не обязан делать это. Я сама справлюсь.
– В этом я не сомневаюсь, но вдвоем мы сделаем все быстрее, и ты сможешь вернуться к нормальной жизни.
– Если бы это было так легко. – Грустная улыбка промелькнула на лице Роуэн...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Утром у него опять дрожали руки. Выругавшись, Эван посмотрелся в зеркало и увидел неприкрытый страх в собственных глазах. Сейчас, скользя кистью по стене, он чувствовал, что постепенно успокаивается и обретает душевное равновесие. Дело, конечно, не в том, что он занят покраской, размышлял он. Просто когда с ним Роуэн, он чувствует себя лучше. Что-то в этой женщине облегчает душевную боль, и, хотя он знает, что не имеет права пользоваться ее добротой и душевностью, он ничего не может поделать с собой. Она страдает и сердится. Он не может дать Роуэн то, в чем она нуждается, потому что последние два года надломили его, но все равно ему хочется быть рядом с ней... хотя бы какое-то время. И если у него есть возможность порадовать ее, помогая привести в порядок дом или вернуть бодрость и здоровье, он только рад услужить.
– Уже появляется какая-то форма, правда? – оглядывая стены, окрашенные в мягкие тона сиреневого цвета, Роуэн удовлетворенно улыбнулась, видя, как посветлела прежде мрачная комната. На ней были старые, пузырившиеся на коленях джинсы, и мешковатая голубая рубашка. Взглянув на распущенные волосы и свежее лицо без малейших признаков косметики, Эван подумал, что Роуэн выглядит удивительно молодой и беззаботной. Но, заглянув в карие глаза, можно заметить затаившуюся в них боль, с горечью подумал он, сознавая, что тоже является причиной ее огорчения и грусти.
– Вечером я собираюсь заняться дверью, ты не возражаешь? Может быть, удастся закончить ее сегодня.
– Эван! Почему ты делаешь это? Ты чувствуешь, что обязан помогать мне из-за того, что произошло между нами, и мне ужасно сознавать это.
Положив кисть на крышку банки с краской, Эван выпрямился и тщательно вытер руки тряпкой, глядя на Роуэн спокойным уверенным взглядом.
– Я не чувствую, что обязан. Запомни это раз и навсегда.
Погрузившись в теплую душистую воду, Роуэн глубоко вздохнула, чувствуя, как постепенно перестает ныть усталое тело. Ванная осталась единственной комнатой в доме, которая казалась ей убежищем. Прежде чем начать ремонт в других помещениях, Роуэн повесила в ней красивые кружевные занавески, облицевала неровные стены керамическими плитками с изображением русалок и морских животных, заполнила две узкие полки многочисленными баночками и бутылочками с гелем, пеной для ванн, мылом и духами. Она
