локомотива. — Нет нет нет нет нет нет нет нетнетнет нееееееее, — подобно поезду, выбрасывающему пар, отрицание избавилось от слов и стало свистом, свистящим паром, стелющимся над рисовыми чеками Великого Окса.

В штабном вагоне тело Адама Блэка билось в смертной судороге, пока сквозь него струились токи напряжением в миллион вольт, ибо компьютерная личность поезда была слишком могуча для нежных синапсов мозга Адама Блэка, и они сгорели один за одним, треснули, взорвались, задымились и распались. Глазные яблоки Адама Блэка мгновенно выгорели, превратившись в дым, выбежавший из пустых глазниц и открытого рта. Разжиженный мозг хлынул через глазницы на колени, как суп с клецками, а поезд издал отчаянный вопль, осознав что он мертв мертв мертв, и что Адам Блэк, его земной отец, ныне заперт в стальном теле локомотива класса 27 «Великий Юг».

А теперь послушайте?ка, что расскажу.

Жил да был один человек. И дверь в его доме была окрашена в цвет навоза. Цвет навоза ему не слишком?то нравился. Он казался ему каким?то невыразительным и блеклым. Но в этом городе каждая дверь в каждом доме на каждой улице была этого самого цвета, и перекрасить дверь означало привлечь внимание тех, кому он, наоборот, нравился. Каждое утро он закрывал за собой дверь цвета навоза и отправлялся на работу, от свистка до свистка управлял там краном, разливающим расплав, а затем шел домой, отпирал дверь цвета навоза и каждый вечер его был отравлен навеваемым этим цветом унынием. Каждый день он открывал и закрывал дверь цвета навоза и чувствовал себя все более и более несчастным, ибо дверь цвета навоза превращалась уже во вселенский символ уныния, монотонности и бесцветности его собственной жизни.

И вот как?то в воскресенье он отправился в кооперативный магазин Компании и приобрел там кисть и большую банку зеленой краски. Он и сам толком не понимал, зачем он пошел в магазин и купил там кисть и большую банку зеленой краски, но тем утром он проснулся с неотвязным ощущением зелени. Зелень зелень зелень. Зеленый был отдохновенным, медитативным цветом, приятным для глаза и души, безмятежным; зеленый был цветом роста, зеленый был любимым цветом Бога, который Он, нравится вам это или нет, сообщил очень значительной доле всего сущего. В общем, он натянул старый комбинезон и приступил к работе. Вскоре начал собираться народ, чтобы посмотреть на это. Кое?кто захотел принять участие, поэтому человек, которому нравился зеленый, вынужден был делиться с ними кистью и тем или иным участком двери. С таким подспорьем потребовалось совсем немного времени, чтобы покрасить дверь, и все присутствующие согласились, что зеленый — очень удачный цвет для входной двери. Затем человек поблагодарил своих помощников, повесил на дверь табличку «Осторожно, окрашено» и удалился в дом, чтобы пообедать. Весь воскресный вечер к его дому подходили праздношатающиеся граждане, чтобы полюбоваться на зеленую дверь и выразить одобрение, ибо это была единственная зеленая дверь на целые улицы домов с дверями цвета навоза.

Вышло так, что на следующий день был понедельник; человек, которому нравился зеленый цвет, надел куртку, штаны и каску, и вышел из своей зеленой двери, чтобы влиться в поток рабочих, катящийся в направлении фабрики. Все утро он лил сталь, потом пообедал, выпил с друзьями пива, сходил в туалет, потом снова лил сталь до пяти вечера, а потом завыли сирены и он отправился домой.

И не смог найти его.

Двери всех без исключения домов на улице были цвета навоза.

Наверное, не там повернул: он посмотрел, как называется улица. Бульвар Адама Смита. Он жил на бульваре Адама Смита. И где же, в таком случае, его дом с зеленой дверью? Он принялся отсчитывать дома с дверями цвета навоза с самого начала улицы и досчитал до семнадцати. Дом номер 17 был его домом, домом с зеленой дверью. Все было правильно, за исключением того, что дверь снова приобрела цвет навоза.

Когда он уходил из дома утром, она была зеленого цвета. Когда он вернулся домой, она была цвета навоза. Присмотревшись, он разглядел сквозь цвет навоза слабое сияние живой зелени там, где кто?то неловко приложился рукой.

— Ублюдки! — вскричал человек, которому нравился зеленый цвет. Дверь цвета навоза открылась и выпустила похожего на грызуна человечка в бумажном костюме Компании, который произнес короткую проповедь о необходимости устранения нежелательных индивидуалистических различий между трудовыми единицами в интересах повышения экономической гармонии в соответствии с Манифестом Проекта и Планом Развития, которые не предусматривают использования дисфункциональных и индивидуалистических цветов в социально–инженерной системе трудовых единицы — таких как, например, зеленый — идущих вразрез с единообразными, официально одобренными, функциональными и социально–гармоничными цветами — такими, например, как цвет навоза — в применении к элементам обитаемых модулей трудовых единиц: входным, а равно и выходным порталам подсекций.

Человек, которому нравился зеленый, внимательно его выслушал. Затем он сделал глубокий вдох и изо всех сил вписал человечку в бумажном костюме Компании прямо в его крысиную морду.

Человека, которому нравился зеленый, звали Раэл Манделла–младший. Он был парень простой, без закидонов и предназначения, и совершенно не подозревал о мистицизме, чьи проклятые корни уже оплели его позвоночник. По случаю своего десятого дня рождения он сказал матери следующее:

— Я простак, и мне нравятся простые вещи: солнечный свет, дождь, деревья. Я не ищу для себя величия и места в истории, я видел, что это принесло папе и тете Таасмин. Я не хочу превратиться в деятельного материалиста, вроде Каана с его франшизными забегаловками, я просто хочу быть счастлив, и если это означает не желать слишком большого — что ж, прекрасно.

Следующим утром Раэл Манделла–младший пересек небольшое расстояние, отделявшее хозяйство Манделла от ворот Стальграда, вошел в них и превратился в крановщика, акционера 954327186 — и оставался им, простым человеком без лишних запросов, до того воскресного утра, когда он, движимый мистическим побуждением, не выкрасил свою дверь в зеленый цвет.

Акционер 954327186 был отстранен от работ до завершения расследования, проводимого Индустриальным Трибуналом. Он вежливо, без всякого намека на горечь или недовольство поклонился надзирающему чиновнику — закон есть закон — и отправился к своему дому с дверью цвета навоза, чтобы обнаружить там с полдюжины демонстрантов.

— Оправдание Раэлу Манделле! — скандировали они. — Оправдание оправдание оправдание!

— Что вы делаете у моего дома? — спросил их Раэл Манделла–младший.

— Протестуем против вашего несправедливого отстранения, — заявил пылкий юноша, держащий плакат «Навоз уныл, зелень прекрасна»

— Мы голос тех, кто лишен голоса, — добавила робкая женщина.

— Извините, но ваши протесты мне не нужны, спасибо. Я вас даже не знаю. Пожалуйста, уходите.

— Ох, да нет же, — сказал пылкий юноша. — Вы — символ, понимаете, символ освобождения угнетенных рабов Компании. Вы — дух свободы, сокрушенной кованым сапогом корпоративной индустрии.

— Все, что я сделал — выкрасил свою дверь в зеленый цвет. Я ничего не символизирую. А теперь уходите, пока не случилось неприятностей со службой безопасности.

Демонстранты расхаживали у его дома до наступления ночи. Раэл Манделла–младший сделал радио погромче и закрыл ставни.

Индустриальный Трибунал нашел его виновным в антисоциальном поведении и нападении на представителя Компании при исполнении им своих должностных обязанностей. Председатель, кратко подводя итог, тридцать девять раз использовал фразу «индустриальный феодализм» и подчеркнул, что хотя младший менеджер по трудовым отношениям Е. П. Вирасауми и является пакостным мелким дерьмом, давно заслужившим удара в морду, акционер 954327186 не обладает полномочиями на выполнение сей процедуры, и потому приговаривается к штрафу размером в две месячных зарплаты с рассрочкой выплат на двенадцати месяцев, а также не может быть повышен по службе в течение двух лет. Ему возвращается