для нее.

Но нет такого шампанского. И вообще тебе пятьдесят с гаком, не мели ерунды. Снег идет, жизнь проходит… Ни то, ни другое, ни вообще ни что на свете изменить нельзя.

Ни мужчины, ни праздника, ни веселья. Листай фотоальбом, старая клуша, и вспоминай прошлое.

Фотографии веером: Лера с игрушками, косичками, бантиками; Лера идет в первый класс, Лера с кошкой, Лера-подросток, Лера на выпускном, Лера в своем первом фильме…

Евиных фотографий в альбоме почти нет, в основном это фото дочери. Потому что Лера — центр вселенной. Неизменно. И с течением времени — все сильнее.

Странная закономерность: чем больше Лера отдаляется от матери, уходя во взрослую жизнь, тем болезненней Евина зависимость от дочери. И тем серьезнее страх, что однажды дочь совсем отдалится — выйдет замуж, или, не дай бог, уедет в другой город или вообще в другую страну.

Что тогда делать ей?

Ей так важно быть нужной кому-то, о ком-то заботиться. Раньше заботилась о матери и дочке, а теперь мамы не стало, Лера выросла… Тяжело привыкать к мысли, что ты больше не нужен. Тут тебя старость и настигает, потому что, когда ты не нужен — начинаешь стареть. А она так устроена, что ей надо много отдавать, и тогда энергия к ней возвращается. Ева на полном серьезе стала задумываться о том, чтобы взять из детдома ребенка. Страшно, конечно, и не факт, что получит разрешение на усыновление, но, может, попытаться? Что-то она еще успеет сделать хорошего, вложит в кого-то нежность, которой, оказывается, еще много, отогреет любовью…

…Фильм закончился, пошел концерт — популярные вальсы, воздушные, легкие, праздничные. И что- то в Еве отозвалось, полетело навстречу волшебной музыке, захотелось смеяться и плакать — и вспомнился вдруг один день. Самый лучший в ее жизни.

С мужем и дочерью она оказалась в своем любимом Павловском парке. Вадим участвовал в вечернем концерте, а перед этим они решили вдоволь погулять.

Небо в тот июльский день было пронзительно голубым, и розы в парке пахли волшебно. Вадим держал ее за руку, а маленькая Лера смеялась. Ева испытывала какое-то сумасшедшее счастье и хотела остаться в этом дне навсегда.

…Устав от прогулки, они присели на лавочку, достали пакет с едой, и тут, в одно мгновение (как бывает только на Балтике), небо заволокли тучи. Вадим заметил, что, кажется, будет дождь и нешуточный, а Ева махнула рукой — пустяки! Ей никуда не хотелось уходить.

Они остались на этой лавочке даже тогда, когда дождь уже пошел, да что там — хлынул с неба всеми потоками. Ева села на колени к мужу, а к себе взяла Леру. Вадим держал над ними зонт. Дождь бушевал, и они смеялись над тем, что их скоро сметет стихия. Потом они с Вадимом целовались под одобрительным взглядом Леры. После дождя выглянуло солнце — и они, мокрые и счастливые, опять отправились гулять.

А перед самым концертом Вадим сказал ей, что будет играть только для нее.

Вот это и было счастье.

И все что до него — ожидание, а что после — воспоминание о нем.

Раздался звонок.

— Вадим? — спросила Ева, не веря в то, что слышит его голос.

Он поздравил ее с Новым годом и замолчал. Тогда Ева спросила его о Лере. Дымов рассказал о встрече с дочерью. Ева с удовлетворением отметила, с какой гордостью он говорит о ней.

Они обменялись парой вежливых фраз, но разговор не складывался. На прощание Ева сказала:

— Спасибо тебе, Вадим!

— За что? — смутился он.

— За один летний день!

Он промолчал, и Ева поняла: не помнит.

Но это уже было неважно. Потому что тот день был. И три счастливые тени, их тени, остались в Павловском парке навсегда. Заблудились в юном зеленом лете и бродят по аллеям вот уже тринадцать лет.

— Знаешь, я очень виноват перед одной женщиной, матерью своей дочери. Очень виноват.

Тамира кивнула, мол, понимаю.

— Так позвони ей. Поздравь с праздником!

— Как это? — вскинулся Дымов.

— Ну так… Набери номер, скажи что-нибудь. Просто скажи что-нибудь. Иногда это так важно.

Дымов вышел в другую комнату. С минуту колебался, а потом набрал в грудь больше воздуха и…

Ему показалось, что Ева плачет. Но, правда, она быстро взяла себя в руки и сказала совершенно спокойным голосом, что рада его звонку, поздравляет с праздником и «желает всего-всего, ну ты сам знаешь, Вадим».

— Стало легче? — спросила Тамира.

Он кивнул. После разговора с Евой ему действительно стало легче. Словно груз с души упал.

— Ночь кончается… Самая удивительная ночь в моей жизни! Не ночь, а целый роман! «Метались малиновые тени мелодрам!»

— Вот именно! И после всего, что было, я, как честный человек, просто обязан на тебе жениться! — серьезно заявил Дымов.

— Забыла спросить: Дымов, а ты богатый?

Он смутился:

— Все относительно… Но в принципе не бедный. Мои выступления расписаны на несколько лет вперед, и гонорары нельзя назвать скромными.

— Это плохо, что богатый, — вздохнула Тамира.

— Почему? — изумился он.

— Опять получается, что я с мужчиной из-за денег. А ведь это неправда!

— Какие глупости ты говоришь! — с облегчением вздохнул Вадим. — Я знаю, что ты со мной не из расчета! А потом, Тамира, деньги — это совсем неплохо. Ты привыкла к роскоши — я смогу тебе ее дать.

— Сыграй мне! — попросила она. — Я почему-то знаю: вот ты заиграешь, и я полюблю тебя. На всю оставшуюся жизнь. И пойду за тобой, как за крысоловом с флейтой… Куда хочешь пойду. Сыграй!

Дымов сел за рояль и заиграл.

За окнами начинался рассвет их новой жизни.

Митрич сидел на крыше и смотрел на удивительный странный город, раскинувшийся перед ним в великом своем безумии. И кто-то любил, кто-то плакал, кто-то играл Шопена, а Митрич просто сидел на крыше, с которой было видно все.