массивности, что на них хотелось рубить головы каким-нибудь стрельцам. Стоила кухня как три югославских гарнитура «Сабрина».
Как-то жена написала мне: «Повадились соседи за спичками. Спрашивают, сколько стоит кухня. Глаза у них нехорошие». Я ответил: «Купи топор и говори, что муж сам срубил». Через два дня она написала: «Они спрашивают, почему муж такой худой и с синяками под глазами. Где работает?». Я ответил: «Скажи, что физик-ядерщик, облучённый». С тех пор весь дом меня жалел, а иногда приносили цветы и чего-нибудь поесть, но машину покупать я всё ещё боялся.
А ресторан набирал обороты. Единственное, что в невыгодную сторону отличало «Замок» от той же «Руси» — это отсутствие какой-никакой лёгкой безвредной стрельбы. Мы даже всерьёз собирались при помощи Марика организовать маленькую рекламную пальбу без последствий, но тот же Гриша обозвал всех козлами и велел каждому участнику коллектива, включая Марика, не городить огороды, а просто по секрету рассказать своим жёнам и подругам некую историю. Якобы на днях в «Замке» одна красивая тёлка ранила из пистолета другую тоже хорошо прикинутую тёлку из-за красавца музыканта того же кабака. Не сразу, но так все и сделали. Я написал жене пространное письмо, как бороться с соседями, в конце невзначай упомянув, что у нас произошла бабская стрельба. Из-за басиста Петьки. На самом деле он был не красавец, а угловатый невнятный парень, которого держали только за то, что в песне «Лебединая верность» после слов «на землю упал» он ломко падал у микрофона, гениально изображая оставшегося без подруги матёрого гуся-лебедя.
Положив записку на холодильник, я увидел там свежее письмо для меня. В нём с холодным неженским сарказмом и в отточенных выражениях любимая сдержанно пеняла мне на потерю совести и такта и на наличие трёх любовниц, перестрелявших друг друга из-за такого куска говна, как я. Это ей, мол, Верка (та ещё гнида) — подруга гитариста Сахи — звонила.
Как бы то ни было, через неделю Москва переполнилась слухами о том, что у нас какие-то вооружённые иностранцы завалили шестерых ментов в штатском в борьбе за единственное оставшееся к ночи фирменное блюдо с башней из хрустящих хлебцев. Рейтинг кабака взлетел до небес.
Репа закончилась около пяти — «Палома бланка» зазвучала на три порядка лучше оригинала, ресторан открыли для посетителей, и мы отправились на кухню отобедать чем повар послал. Ребята уселись за стол около буфета, прямо напротив коридорного крана, из которого по дороге от буфетного раздаточного окна в зал официанты добавляли в водочные графинчики воду. Само собой, что вместо заказанной «Столичной» шёл «коленвал». Месяц назад произошёл дичайший скандал: выяснилось, что буфетчица разбавляет водку. Официанты проявили редкую сплочённость, выступили единым фронтом и быстро доказали директору, что дважды разбавленный любимый клиентами напиток может бросить тень не на что-нибудь, а на безупречную пока репутацию ресторана. Тенгиз, хотя и держал Нинку в любовницах, всё-таки прогнулся и под давлением общественного мнения коллектива уволил её по своему собственному желанию. Приняли Наталью Алексанну — мать официанта Никиты. Решение было мудрое по двум причинам — во-первых, будучи женщиной пожилой и непривлекательной, Наталья ничьей любовницей стать не могла и от работы не отвлекала, а во-вторых, материнские чувства, по идее, не должны были позволить ей лишать сынка законного заработка на водке и тем гадить ему и его корпоративным дружкам. Так оно и обернулось: новая буфетчица стала бодяжить вино.
Я взял у Фарида шесть сырых шашлыков и пошёл к плите с открытым огнём жарить. Сам Фарид был занят, а кроме него, я не мог доверить этот процесс никому. Как всегда, шашлыки удались. Через несколько минут к нам за стол подсели с салатами и пивом официант Коля и странный эстонский халдей Арвид. Потом Арвида позвали в зал: пришли два офицера. Вполголоса ругаясь по-эстонски, Арвид поплёлся сначала в зал, потом на кухню и в буфер, оттуда уже с подносом опять в зал. На этом обратном пути он почему-то миновал кран и ругался уже в полный голос. Тем не менее я переполнился гордостью: не прошло и пяти минут, как в нашем ресторане клиентов уже почти обслужили. Коля, правда, пояснил, что ругается Арвид, видимо, потому, что ушлые «сапоги» заказали нераспечатанную бутылку. Тут уж никак не разбодяжить, но надо смириться и терпеть. Был бы это не Арвид, а он, Коля, он бы попробовал привлечь малоизвестное постановление № 4218/7 от 05.11.1967 (которое, кстати, никто не отменял) о том, что водку положено подавать клиентам из расчёта не более чем по сто граммов на человека за вечер. Офицеры бы стали ныть, подмигивать, Коля бы за отдельную цену сжалился и принёс бы в трёх графинчиках (200+200+100). А тут уж кран-то — вот он!
Но это — он, Коля. Он-то русский прилично знает. Не то что этот Арвид. Поэтому ему надо смириться и терпеть.
— В принципе знал ведь, чухна, на что шёл. — философски закончил Коля.
Арвид вернулся доедать и сказал: «Они сакасали траву-у». Реган, петрушка, кинза и укроп — это был дежурный набор, подаваемый к шашлыку. Нас это не удивило, но Арвид, неприлично возбуждённый закрытой водкой, выпив пива, прошипел, что «эти мерские люди ничево не понимаютт в многообрассии трафф».
Коля возразил: «Ну почему?» — в результате они поспорили па «тве бутылки коньяка-а», что бравые советские офицеры не смогут отличить «шашлычную» зелень-шмелень от какой-нибудь там осоки. Как раз в этот момент командиры потребовали ещё шашлык с зеленью. Был чудесный летний вечер, и мы всей толпой спустились через задний ход на улицу. Впереди шествовали Арвид с Колькой, за ними два повара и Марик. Замыкали колонну ещё три официанта и мы, а Наталья Алексанна смотрела из окна. Арвид остановился у пыльной обочины, примыкавшей к маленькому леску, и быстро нарвал там несколько пучков какой-то грязной травы. Я сумел определить только plantago major L. и agrimonia eupatoria — то есть подорожник и репей. Всё это великолепие он потом тщательно промыл из «водочного» крана, положил на овальную тарелочку и вместе с шашлыком отнёс защитникам отечества. Мы сгрудились у занавески, закрывавшей вход в зал, но раскрасневшиеся офицеры громко спорили о преимуществе роскошных блондинок перед гаубицами среднего радиуса действия, и до зелени у них пока ещё дело не дошло. Поскучав немного у занавески, все разбрелись по своим делам, а мы и поспорившие халдеи вернулись за стол к десерту. Арвид ковырял в зубах зубочисткой, а Колька машинально поправлял скрытые иголки и булавки, которые они все втыкали в лацканы своих форменных пиджаков на случай недовольства клиента счётом и последующего грубого хватания халдея за грудки. Он смотрел в сторону, но всё равно было заметно, что оба напряжены, как колбаса. Как раз в этот момент и раздался истошный военный крик: «Официант!». Колька даже подпрыгнул от радости. Арвид поправил бабочку, вздохнул и, накинув на белобрысую морду выражение «чего изволите?», отправился в зал. Колька принимал поздравления, когда мимо него обратно прошёл Арвид с пустой тарелкой и буркнул: «Просили траву-у пофторитть».
Как же Николай ругал Советскую армию! Послушать его, так хуже военных могли быть только горячие эстонские парни. Арвид от коньяка отказался и попросил отдать долг чести деньгами. Что при свидетелях (правда, по магазинной цене) с мученической гримасой и сделал честный Колька. А нам, между прочим, пора было уже начинать играть.
Начали для повторения со свежеотделанной «Паломы бланки». Песня про белую голубку звучала увесисто. Гриша пел основной голос, а Саха и Петька подпевали, изредка заглядывая в свои толстые тетради, в которых содержались слова всех песен мира — от «Вот нового поворота» до никарагуанской «Di mi chano ke» («Я полюбила юношу из соседней деревни, а он полюбил сына вождя племени диких свиней»). Сам Гриша мог свободно петь на любом языке, что недавно продемонстрировал двум пьяным китайцам, минут сорок забавляя их грустными песнями на их «родном наречии». Они хохотали как безумные, а я на следующий день купил себе новые часы. Китайцы потом приезжали ещё и оказались японцами — ну да Бог им судья!
После «Голубки» подошли двое:
— Нашу! С объявой!
Они всегда приходили втроём, крепко пили, иногда снимали девушек, но это случалось редко. Свободные тёлки у нас не тусовались — загород всё-таки. А так, большая часть времени тратилась у них на подшучивание и всякие розыгрыши третьего пария — надутого и, по-видимому, глупого. Наверное и возили его для этого.
Гриша принял чирик и привычно объявил:
