ломанулся. Певец поёт на сцене, заливается, себя из сценических мониторов отлично слышит, но до зала этот звук не доходит. А он-то об этом не знает, зато ему со сцены хорошо видно, что зрители на выход повалили.
Артист вечером с горя напился, пришёл к руководителю: «Можно я начинать буду, а то, похоже, вы не в моём формате!» Должен-то был сказать: «
Оставшиеся два концерта начинал он, и, как ни странно, никто из зрителей раньше времени не ушёл.
Такие ситуации вообще-то нечасто случались. Обычно если кто молодой да новенький в коллектив приходил, то всё-таки с должным пиететом к аборигенам относился. Тогда и старшие товарищи в свою очередь его поддерживали, обучали, пестовали, но традиционную прописку всё равно устраивали. Таков уж был порядок. Так, необидное что-нибудь — проверка на чувство юмора, чтоб «служба мёдом не казалась».
Например, вводят старички молодого вокалиста в программу, готовят к ансамблевому пению. Сценические движения и всякие нюансы с ним репетируют. Объясняют: вот, мол, после слов «Сочинял сапожник песню целый день…» весь ансамбль делает шаг вперёд и громко в фа-мажоре провозглашает: «Хо-хо!» И рукой свободной ленинское указательное движение осуществляет. Надо добиться полной синхронности — от этого успех всего концерта зависит. Певец-то музыкальную часть дебютной песни уже как «дважды два» выдолбил, поэтому «хо-хо» и «руку» с удовольствием тренирует, чтобы глянец последний навести.
И вот гастроли, первый концерт. У волнующегося молодого все спрашивают, помнит ли про нюансы, не сломает ли «строй» в «Сапожнике». В контрольный концертный момент дебютант исправно вылетает на авансцену и орёт в нужной тональности «хо-хо!» и рукой делает.
Естественно, все остальные на месте стоят и на «выскочку», как на идиота, с большим удивлением смотрят.
Если после таких дел новичок не обижался — значит, — наш человек.
И, конечно же, всякие инциденты на концертах происходили. Порой очень даже неприятные. Из-за несовершенства аппаратуры и технического оснащения площадок артистов порой нещадно било током. И не так, как при розыгрышах, а по-взрослому — с опасностью для жизни. Сейчас любого известного музыканта спроси — припомнит массу случаев.
Толик Лукьянов (в девичестве Гурвиц), который сейчас в Нью-Джерси горе мыкает, скрываясь под личиной хозяина двадцати бензоколонок, вышел как-то к народу со своей любимой ленинградской песней «Невская заря». Было это в Москве в Центральном доме железнодорожника. Толик, значит, поёт: «Алеет зорька золотая над мирной Не…» — в этот момент его от микрофона дико шарашит блуждающая фаза, и он падает затылком на равнодушную железнодорожную сцену. Зрители вскочили, мы вокруг Тольки сгрудились. Даже саксофонист, который его всегда ненавидел, плюнул на принципы и через мундштук пытался искусственное дыхание делать. Минут через пять Толик захлопал глазами, поднялся, отряхнулся, подошёл к микрофону, опасливо его потрогал и в настороженной тишине внятно закончил фразу: «…вой!». Профессионал!
Однажды в театре во время предновогоднего концерта поддатый скрипач, ожидавший за кулисами своего выхода, опёрся крепким локтём на кнопку поворота сцены. Ощущение было такое, что это не мы поехали, а весь зал двинулся куда-то. Я чуть с ума не сошёл. Сцена намотала на ёлку провода вместе с усилителями. Ещё бы немножко, и всё полетело бы. Догадливый скрипач нажал другую кнопку — поехали в другую сторону. Прибежал кто-то, наконец врубил «стоп». Опытные вокалисты развернули микрофоны и встали всё-таки лицом к зрителям, а я доигрывал почти что спиной.
Да, чего только не бывало! И в оркестровые ямы ребята с гитарами падали, и сцены временные на открытом воздухе под ними проваливались, и тенты на случай дождя раскинутые их порой накрывали.
Один раз в Новом Уренгое на очередном фестивале, проводившемся на футбольном поле, над помостом для ансамбля натянули большую водонепроницаемую ткань на четырёх мощных опорах. Лучше бы опоры были послабее! Пошёл ливень, и на ткани начала скапливаться вода. Прочный тент прогнулся, образовав огромную чашу, а вода всё прибывала, и, когда наконец одна из опор не выдержала, на музыкантов и аппаратуру обрушилось несколько тонн. Смертельных случаев, к счастью, не было, но поломанных рёбер и сильных ушибов — сколько угодно.
Заслуженный артист России Николай Вячеславович Расторгуев (тогда носивший прозвище Киллис) пел песню «Прикажи помиловать, прикажи казнить!». В ней после проигрыша обычно разыгрывалась некая мизансцена, в которой полный бородатый клавишник в палаческом балахоне гонялся за певцом с бутафорской огромной секирой. Номер проходил на стон, пока однажды «палач» не запнулся за микрофонную стойку и, падая, не разрубил своим топором силовой провод чуть не с руку толщиной. Секира, хоть и бутафорская, но, наверное, изготовителей забыли об этом предупредить, сделана оказалась на совесть — при всём ещё и в пол вошла почти на сантиметр. Если бы не быстрые ноги и не мои кроссовки, в которых Коля в тот день работал, не видать бы нам нынешнего «Любэ» как своих ушей. Я кроссовки те до сих пор храню. Кстати, фамилия палача-клавишника была — Закон.
На гастролях в одном большом питерском Дворце культуры, в конце первого отделения, прошедшего как-то уж особенно хорошо, все наши вышли на авансцену кланяться. Я вместе с барабанами помещался на высоком постаменте, слезать с которого было трудно да и вообще лень. Поэтому под гром оваций я просто приветствовал зал движениями головы и улыбками прямо оттуда. Музыканты, которые прекрасно знали, как мне придётся корячиться, чтобы спуститься к ним, демонстративно «продавали» меня, указывая руками на барабаны. Радостные зрители усилили аплодисменты. Делать было нечего: я, кряхтя и ругаясь про себя, слез вниз и вышел на авансцену. В этот момент из-под колосников на барабанный стул, на котором я только что сидел, с грохотом упал стокилограммовый гипсовый герб Советского Союза. Стул — всмятку и барабаны разметало — как пишут в таких случаях в милицейских сводках: «восстановлению не подлежит».
Бог и зрители спасли, а то убило бы гербом, и было бы до отвращения символично. С тех пор я кланяться полюбил. Зрителям и читателям. И сейчас вам с удовольствием кланяюсь.
Чего греха таить, после удачно проведённого концерта музыканты вокально-инструментального жанра частенько садились выпивать, и не всегда водка приносила пользу здоровью, зато почти всегда первый тост звучал так: «Давайте выпьем за «Битлз» — такую хорошую работу придумали!»
Хорошо это или плохо, только так было!
Paul, we love you! The best wishes from Max Kapitanovsky.
Moscow. 22.05.2003.
Так заканчивалось сценарное послание.
Двадцать восьмого августа по ТВ в новостях показали, как Пол с супругой общаются с африканскими детьми. На прощание Маккартни с удовольствием пожал с десяток темнокожих ладошек. И сделал это левой рукой — не потому, что он, как известно, левша, а потому, что правая была занята прозрачной папкой с толстенькой пачкой подозрительно жёлтой бумаги. Я своими глазами видел (жена позвала из другой комнаты). Прочитал ли Пол до конца, не знаю. Он пока не звонил. Может быть, некогда: бегает скорее всего по друзьям — то Элтону покажет, то Ринго какому-нибудь. И все они радуются тому, как интересно было жить в советской стране, а сейчас ещё интереснее.
А фильм о приезде Пола в Россию мы сняли. Вы его уже, наверное, видели. Вроде ничего получилось. Забавно. Конечно, трудно было страшно. На концерте снимать нельзя! На приёмах снимать нельзя! Хорошо, что люди у нас прекрасные: помогали как могли на всех уровнях. А так — и съёмки, и то, что происходило после — всё это отдельная песня и вполне достойно специальной повести, которую я обязательно напишу.
