план.
В течение нескольких лет директор Тульской филармонии, пользуясь старым личным знакомством, пытался заманить в город самоваров и оружейников великого пианиста Святослава Рихтера. Это было трудно — пианист шёл нарасхват. Наконец в его годовом графике между поездками в США и Австралию наметилось трёхдневное «окно», в которое с трудом, но уместился один концерт в Туле.
Четыре месяца добросовестные туляки готовились к приезду великого маэстро: был отремонтирован восьмисотместный зал филармонии, в гостинице приготовлен соединённый из двух номеров четырёхкомнатный суперлюкс, отпечатаны атласные билеты с красивой лирой в верхнем правом уголке, был даже с предосторожностями доставлен из Москвы достойный мастера роскошный рояль «Стейнвей».
В день долгожданного концерта, к ужасу устроителей, оказалось, что продано всего 24 билета. Директор филармонии позвонил своему другу — начальнику Тульского военного округа, и после поднятия занавеса гениального музыканта встретил шквал аплодисментов, порождённый обещаниями: увольнительных, с одной стороны, и нарядов вне очереди — с другой.
Зал был переполнен молодыми любителями классической музыки мужского пола, одетыми в праздничные рубашки и пиджаки. Правда, причёсаны они были одинаково и снизу сохраняли военный «статус-кво» — штаны хаки с сапогами, но пианист заглядывать зрителю ниже пояса не привык и провёл концерт на большом подъёме, как обычно в какой-нибудь Японии. Был огромный успех.
Эстетически облагороженные воины вернулись в казармы, пиджаки и рубашки — на склад Центрального универмага, а Святослав Рихтер — к напряжённому гастрольному графику. Все службы сработали слаженно — вот бы так всегда и везде!
На следующий день проездом из Куйбышева в Калинин с утра к Туле подрулил запылённый автобус с вокально-инструментальным ансамблем «Бегущие за солнцем» Заполярной филармонии, и даже командующему военным округом с женой, решившему оттянуться после вчерашнего концерта, пришлось подставлять стулья в проходе — других свободных мест не было.
С общим относительным улучшением качества аппаратуры в ансамблях появились
Концертные звукорежиссёры в семидесятые (да и в восьмидесятые) были фигурами трагическими. Добиться качественного звука на примитивных тогда пультах и усилителях редко когда удавалось. Комиссиями и зрителями в первую очередь ценилась разборчивость слов, а с другой стороны, музыканты, «наснимавшие» с записей западных артистов всяких экстремальных приёмов, требовали расчистить ниву для своих творческих экзерсисов.
Никакие уверения несчастных звуковиков в том, что по проведённым исследованиям даже в классической опере зрителями физически воспринимается лишь двадцать процентов текста (такова человеческая природа), не помогали. Звуковиков упрекали в глухоте, в безрукости, их ругали артисты, комиссии и зрители. И хотя в основной своей массе звукорежиссёры были специалистами подкованными и все бешеные претензии пытались топить в море технической терминологии, резонно ссылаясь на сложнейшие частотные характеристики зала, наводки, время суток и атмосферное давление, — текучесть кадров в их цеху была велика. Злобные беспринципные люди даже сочинили такой анекдот: «Встретились как-то слепые удав и кролик. Удав сказал: «Сейчас я тебя ощупаю и скажу, кто ты! Так-так, сам пушистый, уши длинные — ты ведь кролик?» Кролик говорит: «Верно, а теперь я тебя. Так-так, рук нет, ушей нет, ты — звукорежиссёр!»
Но были, конечно, и среди легко уязвимых звуковиков свои герои. Известный всей стране звукооператор ансамбля «Аракс» Сашка Слон в ответ на любые претензии по поводу звука молча сильно бил оппонента в живот. Со временем звучание «Аракса» даже стали хвалить.
Человек, родившийся в Советском Союзе, давно смирился с тем, что наша Родина — страна парадоксов. Развитие вокально-инструментального жанра породило ещё один парадокс — ограничение трудовой деятельности. ВИА оказались такими востребованными, что теоретически могли работать каждый день и круглосуточно: зрителей бы хватило.
Можно было, например, взять художественный свист, группу карликов на самокатах, чтеца- декламатора, сатирический дуэт, трёх-четырёх пожилых акробатов, а во второе отделение поставить относительно популярный ВИА, и успех такому концерту был обеспечен. Кстати, так и делали. Карлики, дуэты и так далее назывались
Говорили так: «Деньги в кассы — искусство в массы!»
Казалось бы, надо радоваться, но, по мнению начальства, музыканты могли начать зарабатывать слишком большие деньги, а это у нас почему-то всегда было нельзя.
Рассказывали, что тогдашнего министра культуры Екатерину Алексеевну Фурцеву известили о том, что некие популярные молодые артисты Лещенко и Вуячич за последний месяц заработали аж по 900 рублей. Их тотчас же вызвали на министерский ковёр.
— Я вот — МИНИСТР КУЛЬТУРЫ, — кричала Екатерина Алексеевна, — получаю 790 рублей в месяц, а вы зарабатываете по 900!
— Дело в том, — ответил от двери один из певцов, — что мы-то
— Вон отсюда!
Для вокально-инструментальников была установлена некая норма — восемнадцать концертов в месяц. Таким образом, имея, например, первую категорию профтарификации (9 руб. 50 коп. за отделение), средний артист ВИА мог заработать не более 171 (минус бездетность) рубля в месяц. Находились, конечно, и обходные пути — фондовые концерты. Это когда какая-нибудь крупная организация вроде Уралмаш- завода приглашала ансамбль на свои неизрасходованные культурные фонды. Тогда-то, конечно, наступал чёс — полунеофициальная работа по нескольку концертов в день — в административном плане система мутная, с легким налётом уголовного кодекса. Рядовым музыкантам, правда, возможной кары можно было не опасаться, а вот администраторы попадали в тюрьму с частотой, достойной лучшего применения. Возвращаясь из мест отдалённых, они, как правило, забирали деньги из тайников и валили за бугор к лучшей жизни. Так что к концу семидесятых твёрдых профессионалов в этом деле почти не осталось.
Официальная норма действовала довольно долго, и создалась уникальная ситуация, когда в стране, где коммунистические идеалы и передовой труд ставились во главу угла, какие-нибудь «Голубые гитары» не могли вызвать на социалистическое соревнование каких-нибудь других «Гитар», например «Поющих».
Весёлые музыканты для развлечения часто мучили парткомы концертных организаций предложениями выше поднять знамя социалистического соревнования, значительно увеличивая среднее количество валидола, потребляемое на одно конкретное бюро.
Во второй половине семидесятых понятие нормы как-то увяло. Связано это было с тем, что большинство ансамблей уподобились Ивану, родства не помнящему. ВИА начали работать не от родных городов, а от любых филармоний страны. К примеру, ленинградский ансамбль мог быть формально приписан к Свердловской филармонии, бывать там раз в год, а давать концерты вообще где-нибудь в Средней Азии или на Камчатке. Деньги — сколько положено — аккуратно перечислялись по безналу на счёт филармонии, а наличная разница регулировала отношения только двух людей: директора филармонии и руководителя ансамбля. Контролировать количество уже было невозможно, да и не нужно. Работали столько, сколько позволяло здоровье.
Особенно сильный чёс происходил во время фестивалей, которых развелось великое множество. Названия фестивалям обычно почему-то давала какая-нибудь часть суток: «Кузбасские зори», Дни сибирской культуры, «Подмосковные вечера», «Белые ночи». «Чесали» также и по многочисленным профессиональным праздникам типа День шахтёра. День строителя, машиностроителя, судостроителя и т. д. Работали по изобретённому каким-то неглупым человеком варианту «вертушка». Это когда в двух недалеко друг от друга находящихся дворцах культуры два ансамбля одновременно начинали концерты
