Когда 2-й Московский конгресс Международной федерации женщин в нечеловеческих муках родил этот праздник, предполагалось, что всё последующее время уж кто-кто, а советские дети будут надёжно защищены и всяко-разно обеспечены. Но провидению в лице определённых структур было угодно, чтобы тысячи детей, родившихся именно в год первого проведения Дня их защиты, через двадцать лет возненавидели эту дату, перевернувшую и исковеркавшую их молодые жизни.

30 мая 1971 года на Психодром, где вечерами на скамейках собиралась джинсовая молодёжь, негромко пела под гитару битловские песни и обменивалась новостями, пришли два молодых человека. Их внешность и манеры разительно отличались от хипповых образцов. Больше того, почти одинаковые стереотипные костюмы и причёски навевали подозрения… да нет, не вызывали сомнений в их причастности к Конторе. К вящему ужасу в общем-то совершенно безобидных «детей цветов», молодцы предъявили удостоверения сотрудников КГБ и завели с обалдевшими хиппи специальные разговоры. Содержание беседы было такое: «…вот, мол, вы наверняка все хорошие ребята, настроены за мир против войн, жалко, правда, что не комсомольцы, но это дело поправимое. Короче, вместо того чтобы коптить небо и нервировать и так загруженные по самые уши органы, почему бы не принести ощутимую политическую пользу и не продемонстрировать своё отношение к грязной войне, развязанной американцами во Вьетнаме. В общем, послезавтра, в День защиты детей, все дружно с плакатами и убеждениями собираемся здесь и на Пушкинской в двенадцать. И вперёд к американскому посольству — гнезду и рассаднику сами знаете чего. Автобусы предоставим!»

Постоянные посетители Психодрома, неоднократно уже битые дружинниками и стриженные оперотрядами, впервые видя такую открытость и благожелательность, в себя не могли прийти от радости. Неужели государство наконец перестало видеть в них скрытых врагов и тунеядцев и, наоборот, разглядело здоровые молодые силы, способные содействовать мирным инициативам? И все сразу бросились звонить друзьям и знакомым. Благородный порыв не смогли омрачить даже несколько матёрых комсомольцев, побывавших на следующий день в местах скопления молодёжи. Комсомольцы, видимо, владели какой-то секретной информацией, потому что в один голос отговаривали «системных» выходить первого числа на демонстрацию.

— Мудаки, всех повяжут, мы точно знаем! — у них, похоже, проснулось нечто вроде совести.

Но, как в известной истории про мальчика, который после неоднократных лживых призывов «волки, волки!» попытался поднять настоящую тревогу, комсомольцам никто не поверил. А зря!

1 июня в садике собрались около полутысячи противников войны. Над толпой возвышалось несколько самодеятельных плакатов с «куриной лапкой» — пацифистской эмблемой и пара надписей на английском, утверждавших приоритет любви перед войной. Настроение у всех было праздничное, как у мирной демонстрации под предводительством попа Гапона в 1905-м. Наконец распахнулись никогда не открывавшиеся ранее двое чугунных ворот — это въехали обещанные автобусы. Ворота закрылись, но закрылись и обе калитки, выходившие на Манежную площадь. Народ под присмотром плечистых комсомольских ребят стал организованно садиться в автобусы. У нескольких автобусов возникли заминки: человек десять студентов юрфака МГУ, пришедших сдавать зачёты и приостановившихся покурить и посмотреть, что происходит, почему-то никак не соглашались садиться в предоставленный транспорт. Разными способами их убедили. Одним из этих убеждённых студентов был я.

То же самое происходило на Пушкинской площади и на Маяке — площади Маяковского.

Далеко автобусы не поехали, распределив «пассажиров» в штаб оперотряда «Берёзка» на площади Свободы (!) и по обезьянникам ближайших отделений милиции. Там их уже ждали как участников самой массовой за всю московскую историю антисоветской демонстрации.

Милицейские допросы шли весь день и всю ночь. Особенно возились с теми, у кого были с собой документы. Чем больше справок с места работы, комсомольских билетов, паспортов люди с собой в этот раз прихватили, тем дольше их держали и подробнее допрашивали. Тема была такая: хорошо же ты, гад, замаскировался!

В руке я держал портфель, половина которого была занята разными документами. Кроме перечисленных там находились: зачётка, студбилет, членбилет стройотряда, удостоверение донора, проездной и ещё какие-то — уж не упомню — справки. А одет и причёсан я был скромнее рядового провинциального комсомольца, мечтающего пролезть в бюро. Каждый элемент моего имиджа и экипировки только что не кричал: я свой, позитивный, надёжный, советский! Это-то и было самым подозрительным.

Наконец отсняв всех в фас и профиль, запугав по самое некуда, вызвав пролетарских родителей с ремнями, большинство участников «антисоветской» демонстрации органы всё-таки отпустили по домам. Но самых «отъявленных и замаскировавшихся» после ночного, уже кагэбэшного допроса, виртуозно проведённого специально подъехавшими сотрудниками, направили поутру в суд по обвинению «в умышленном препятствовании движению пассажирского транспорта на площади 50-летия Октября». Мне лично немного повезло: при помощи — как-никак юрфак — юридических «условностей» типа: нет в садике дома № 18 никакого движения — всё-таки отбился. Они не настаивали: извините, ошибочка вышла — фотки сожжём, протоколы порвём. Не ударили, правда, ни разу. Даже пальцем не тронули.

А многие пошли на пятнадцать суток с последующим выгоном с работы и т. д. и т. п.

Через полгодика вызывают в ментуру: «Являетесь ли действительным членом организации так называемых ХИ-ПИ (в их бумаге так и было написано: через чёрточку и с одной буквой «п») и разделяете ли их взгляды?!»

— Какого чёрта?!

— Да или нет?

— Нет, конечно…

— Вот форменная бумага: не являюсь, не разделяю — фамилию свою впишите и подпишитесь.

— Какого чёрта?!

— Так вы являетесь?!

— Нет!

— Значит, разделяете?

— Да нет же!

— Так подпишите!!!

И так сорок минут. Не выдержал, подписал.

В мае вызвали в военкомат. Несмотря на вечерний МГУ и «почтовый ящик», где за бронь слесарем работал, поздравили и призвали.

Подёргался немножко, попытался правду найти — куда там! Опомнился уже в Ил-18, летевшем к китайцам на Дальний Восток. Со мной в лайнере ещё 168 человек москвичей. Почти все знакомы друг с другом. Многих забрали вчера, а ещё позавчера они гуляли на проводах своих несчастных внезапно призванных друзей. В самолёте встретились.

Оказывается, скоро должен был приехать президент Никсон, а неформальный предводитель московских хиппи Юрка Бураков по прозвищу Солнышко, агентами подслушанный, якобы заявил: «Мы докажем господину Никсону, что мы есть!» Вот и запихали всех, кто был так или иначе замазан в прошлогодней «антисоветской» демонстрации (не то он украл, не то у него украли), — кого в тюрьму, кого в дурдом, а кого и в Советскую армию и Военно-морской флот.

Меня-то как раз в армию.

Я и до этого не шибко думал о защите международных детей, а уж после совсем в целесообразности разуверился.

Не так давно выяснилось, что в память о той печально знаменитой «вязке» 71-го, каждый год 1 июня в Царицынском парке Москвы собирается молодёжь. Поют, танцуют, играют на гитарах и тамбуринах. Пьют пиво или лёгкое винцо. Я побывал. Удивился количеству народа и тому, что сборище очень лояльно охраняет милиция.

Но это молодежь. Беспамятная. На вопросы, почему собираются именно 1 июня, отвечают, что по случаю первого дня лета. Или: «А хрен его знает!» Или: «Кого-то защищать. Детей вроде!»

Но, если отойти в сторонку — к лавочкам, то можно заметить человек двадцать «старичков». Они всё помнят. И каждый год, встретившись, после слова «Здравствуй!» обмениваются печальными новостями: