великолепны. Как всегда. – Он поднялся и взял под руку Эланну. – Пойдем, дорогая. По-моему, нам пора.

Ледяное молчание Митча по дороге домой напугало Эланну, привыкшую к его взрывам гнева.

Но Митч-то знал, что его нежелание говорить порождено страхом, а не возмущением. Элли запустила в него зловещим снарядом. Теперь нужно время, чтобы взвесить свой ответ. И нет смысла в течение разговора давать волю гневу. Разговора, который может стать самым важным в его жизни.

Вернувшись домой, они, словно по молчаливому уговору, направились в кухню. Не только потому, что в этом уютном помещении не чувствовалось строительного беспорядка. Им казалось, что кухня – наиболее нейтральная территория.

– Что-нибудь выпьешь?

– Вряд ли мне стоит пить, пока я принимаю лекарство, – напомнил он, подхватывая ее вежливый тон. И с сожалением добавил:

– Мало ли что, может, алкоголь с ним несовместим.

– Правильно. Прости. Я забыла.

– Очевидно, у тебя в голове много других забот. Я бы выпил кофе. Если не трудно.

– Ой, нет, вовсе не трудно. – Она бы сейчас взялась за что угодно, лишь бы отодвинуть момент истины. – Ох, черт, – вырвалось у Эланны, когда она подняла крышку медной банки. – Я утром использовала последний кофе и собиралась купить где-нибудь на обратном пути. Но сегодня был такой ужасный день, со всеми этими материалами, накопившимися у меня на столе, и с проклятым Рамсеем Тремейном, вроде бы собирающимся проглотить нас, и...

– Элли, успокойся, – перебил Митч поток ее нервозных оправданий. – Сойдет и растворимый.

– Правда, прости меня, Митч. – Когда она обернулась, он заметил в ее глазах напряжение и отчаяние.

– За что? За кофе? Поверь, любимая, мне бывало и много хуже.

Именно это и мучило Эланну и заставляло чувствовать себя виноватой. Пока она наслаждалась благословенной любовью с Джонасом, Митчу пришлось пройти через ад. Глаза ее снова помутнели от слез. Что же это такое, за последние несколько дней она плакала больше, чем за прошедшие пять лет!

– Я обычно пунктуальна до омерзения, – вздохнула Эланна. – Не понимаю, как я могла забыть купить кофе.

– Видно, у тебя на уме более важные проблемы, – спокойно повторил Митч.

– У тебя наметанный глаз. Такому человеку и микроскопа не надо. – Отвернувшись к плите, Эланна насыпала в чашку полную ложку кофе и поставила на плиту чайник.

– Журналистский инстинкт, – сухо улыбнулся он. – Тем и силен.

– Знаю, – кивнула Эланна, расслабившись оттого, что разговор перешел на более безопасную и знакомую почву. – Когда тебя чуть не убили во время переворота в Латинской Америке, а ты присылал оттуда сообщения, «Тайм» назвал тебя самым прозорливым репортером на телевидении.

– «Ньюсуик». А «Тайм» просто написал, что у меня дар находить крупицу правды, спрятанную под грудой политического навоза.

– Да-да, помню, в той статье еще говорилось, что ты придал небывалую глубину телевизионной журналистике. Что твои сообщения одновременно блистательны по форме и интеллигентны по сути.

– Ты вправду помнишь это?

– Конечно. У меня до сих пор хранятся вырезки. Митч знал об этом. После того как он первый раз занимался с ней любовью, его поразило, когда она застенчиво показала ему альбом, в который годами собирала вырезки с отзывами о его работе. Его также удивило и восхитило, когда он узнал, что Элли втайне обожала его еще в старших классах школы.

– Я передумал, – сказал он, снимая чайник с конфорки. – По-моему, лучше отказаться от кофе и вместо этого поговорить.

– Ты должен понять одну вещь. – Эланна опустилась в кресло и заставила себя посмотреть ему в глаза. – Я не разводилась с тобой.

– Ну, это уже хорошее начало. – Он подвинул другое кресло и сел лицом к ней, почти касаясь коленями. – Если ты не разводилась со мной, а я, черт возьми, уверен, что не разводился с тобой, почему же ты больше не моя жена?

– Я давала тебе вырезки из прессы. Ты прочел их?

– Конечно.

– Тогда ты знаешь, что еще три года назад государственный департамент объявил тебя мертвым.

– Конечно. После того как исламские боевики заявили, что я казнен за тягчайшие преступления против ислама. Откровенно говоря, не могу понять, как можно было поверить в эту небылицу. – Его бесшабашная улыбка, мол, черт-мне-не-брат, напомнила ей того Митча, в которого она влюбилась. – Наверно, чувство собственного бессмертия так глубоко вросло в меня, что мне и в голову не приходило, что правительство позволит моим близким думать, будто я и в самом деле умер.

– Но мы поверили, – дрожащим голосом сказала Эланна и глубоко вздохнула, стараясь удержаться от слез. – Я хочу сказать, что фотография была расплывчатая, но правительственные эксперты изучали ее неделями, а потом наконец объявили, что тело казненного – твое. – Рыдания комом стояли в горле, мешая говорить. Эланна сглотнула. – Мы не хотели верить. Но правительство не сомневалось. И к тому же вроде бы у захвативших тебя в плен исламистов не было причины лгать. Ведь если они рассчитывали, захватив тебя в заложники, устроить торг об условиях твоего освобождения, то зачем им вздумалось объявлять о твоей казни?

Каково ей было перенести такое, подумал Митч. Предоставленная сама себе, она изо дня в день ждала заключения о судьбе мужа, чтобы наконец узнать, что стала вдовой, почти не побью женой.

– К несчастью, осмысленных действий там, как правило, ждать не приходится. – Он нахмурился, мысленно вернувшись в безумие прошедших пяти лет.

– Ох, Митч, – прошептала Эланна и опустила голову, не в силах видеть его страдальчески искаженное лицо.

Вернувшись в настоящее, он взял ее руку. Пальцы их сплелись, и в приглушенном свете кухни сверкнуло ее венчальное кольцо.

– Ой-ой, вот в чем я абсолютно уверен, так это в том, что мне не нужна твоя жалость. Только любовь.

Эланна посмотрела на их сплетенные руки и вспомнила тот счастливый день, когда он надел ей на палец кольцо. «Пусть только смерть разлучит вас», – сказал священник. И Эланна поверила, что они с Митчем всю жизнь будут вместе. К несчастью, священник и словом не упомянул о «священной войне» исламистов.

Она понимала, что он ждет ответа. Но что сказать ему? Глядя, как он рассеянно играет кольцом, она мысленно призналась, что, несмотря на любовь к Джонасу, у нее сохранились глубокие чувства к Митчу. Чувства, которые никогда не пройдут.

А Митч думал о том, что, как ни ужасны были для него прошлые пять лет, Элли они тоже нелегко дались. И хотя его страстное нетерпение росло с каждой минутой, он нехотя признал, что ей, наверно, нужно больше времени, чтобы принять его возвращение, можно сказать, из могилы.

– С детских лет я жил с философией дьявольской торпеды. Полный вперед, и никаких тормозов. – Он провел костяшками пальцев по ее щеке. – Нелегко жить с тобой в одном доме – и не заниматься любовью. Но я попытаюсь набраться терпения. Ради тебя.

Трусиха! Не смей обольщаться, это не выход. Сколько бы ты себя ни убеждала, что просто поддерживаешь Митча, пока он не приведет в порядок свою жизнь и не сможет вернуться к работе, выход один – сказать ему правду. Всю правду. И сейчас.

– Я не могу обещать тебе, что все будет по-старому. – Если она не в силах быть честной, то по крайней мере не должна давать ложной надежды.

– Видимо, нет. – Он подмигнул. – Но я рассчитываю на свое неотразимое обаяние и собираюсь снова завоевать тебя. Согласись, что не многим мужчинам выпадает удача второй раз ухаживать за своими женами. И хотя я терпеть не могу признаваться в промахах, боюсь, в первый раз я чрезмерно спешил.