– Ну, друг, – промолвил аббат недовольным тоном, – тебе, я вижу, трудно угодить. Прошу тебя, будь посговорчивее насчёт моего выкупа. Одним словом, раз уж мне придётся послужить дьяволу, скажи напрямик: сколько ты желаешь с меня взять, чтобы отпустить на все четыре стороны без десятка сторожей?

– Не сделать ли так, – шепнул начальнику отряда его помощник, – чтобы аббат назначил выкуп с еврея, а еврей пусть назначит, сколько взять с аббата?

– Ты хоть и безмозглый парень, а выдумал отличную штуку! – отвечал Локсли. – Эй, еврей, поди сюда! Посмотри, вот преподобный отец Эймер, приор богатого аббатства в Жорво. Скажи, много ли можно взять с него выкупа? Я поручусь, что ты до тонкости знаешь, каковы доходы их монастыря.

– О, ещё бы мне не знать, – сказал Исаак. – Я постоянно веду торговые дела с преподобными отцами, покупаю у них и пшеницу, и ячмень, и разные плоды земные, а также много шерсти. О, это богатейшая обитель, и святые отцы у себя в Жорво кушают сытно и пьют сладкие вина. Ах, если бы у такого отверженного бедняка, как я, было такое пристанище да ещё такие ежегодные и ежемесячные доходы, тогда я дал бы много золота и серебра в награду за своё освобождение из плена!

– Ах ты, собака! – воскликнул приор. – Тебе, я думаю, всех лучше известно, что мы до сих пор в долгу за недостроенный придел к храму…

– И за доставку в ваши погреба обычных запасов гасконского вина в прошлом году, – перебил его еврей, – но это пустяки.

– Что он там за вздор несёт, нечестивый пёс! – сказал приор. – Послушать его, так подумаешь, что наша святая братия задолжала за вино, которое разрешено нам пить propter necessitatem, et ad frigus depellendum[30]. Подлый еврей богохульствует против святой церкви, а христиане слушают и не остановят его!

– Это всё пустые слова, – сказал Локсли. – Исаак, реши, сколько с него взять, чтобы целиком не содрать с него шкуры.

– Шестьсот крон, – сказал Исаак. – Эту сумму почтенный приор вполне может уплатить вашей доблестной милости. От этого он не разорится.

– Шестьсот крон, – повторил начальник с важностью. – Ну хорошо, я доволен. Ты справедливо решил, Исаак. Так, значит, шестьсот крон. Таково решение, сэр приор.

– Решено, решено! – раздались крики разбойников. – Сам Соломон не мог бы лучше рассудить.

– Ты слышал приговор, приор? – спросил начальник.

– С ума вы сошли, господа! – сказал приор. – Где же я возьму такую сумму? Если я продам и дароносицу и подсвечники с алтаря, и то я едва выручу половину этой суммы! А для этого нужно мне самому поехать в Жорво. Впрочем, можете оставить у себя заложниками моих двух монахов.

– Ну, на это нельзя полагаться, – сказал начальник. – Лучше ты у нас оставайся, а монахов мы пошлём за выкупом. Мы голодом тебя морить не станем: стакан вина и кусок запечённой дичи всегда к твоим услугам, а если ты в самом деле настоящий охотник, мы тебе покажем такую охоту, какой ты и не видывал.

– А не то, коли вашей милости угодно, – вмешался Исаак, желавший заслужить милость разбойников, – я могу послать в Йорк за шестью сотнями крон, взяв их заимообразно из доверенного мне капитала, лишь бы его высокопреподобие господин приор согласился выдать мне расписку.

– Расписку он тебе даст, какую хочешь, Исаак, – сказал Локсли, – и ты сразу заплатишь выкуп и за приора Эймера и за себя.

– За себя! Ах, доблестные господа, – сказал еврей, – я совсем разорённый человек! Попросту говоря – нищий: если я заплачу за себя, положим, пятьдесят крон, мне придётся пойти по миру.

– Ну, это пускай рассудит приор, – возразил начальник. – Отец Эймер, как вы полагаете, может ли этот еврей дать за себя хороший выкуп?

– Может ли он? – подхватил приор. – Да ведь это Исаак из Йорка, такой богач, что мог бы выкупить из ассирийского плена все десять колен израильских! Я лично с ним очень мало знаком, но наш келарь и казначей ведут с ним дела, и они говорят, что его дом в Йорке полон золота и серебра. Даже стыдно, как это возможно в христианской стране.

– Погодите, отец, – сказал еврей, – умерьте свой гнев. Прошу ваше преподобие помнить, что я никому не навязываю своих денег. Когда же духовные лица или миряне, принцы и аббаты, рыцари и монахи приходят к Исааку, стучатся в его двери и занимают у него шекели, они говорят с ним совсем не так грубо. Тогда только и слышишь: «Друг Исаак, сделай такое одолжение. Я заплачу тебе в срок – покарай меня бог, коли пропущу хоть один день», или: «Добрейший Исаак, если тебе когда-либо случалось помочь человеку, то будь и мне другом в беде». А когда наступает срок расплаты и я прихожу получать долг, тогда иное дело – тогда я «проклятый еврей». Тогда накликают все казни египетские на наше племя и делают всё, что в их силах, дабы восстановить грубых, невежественных людей против нас, бедных чужестранцев.

– Слушай-ка, приор, – сказал Локсли, – хоть он и еврей, а на этот раз говорит правду. Поэтому перестань браниться и назначь ему выкуп, как он тебе назначил.

– Надо быть latro famosus[31] (это латинское выражение, но я его объясню когда-нибудь впоследствии), – сказал приор, – чтобы поставить на одну доску христианского прелата и некрещёного еврея. А впрочем, если вы меня просите назначить выкуп с этого подлеца, я прямо говорю, что вы останетесь в накладе, взяв с него меньше тысячи крон.

– Решено! Решено! – сказал вождь разбойников.

– Решено! – подхватили его сподвижники. – Христианин доказал, что он человек воспитанный, и поусердствовал в нашу пользу лучше еврея.

– Боже отцов моих, помоги мне! – взмолился Исаак. – Вы хотите вконец погубить меня, несчастного! Я лишился сейчас дочери, а вы хотите отнять у меня и последние средства к пропитанию?

– Коли ты бездетен, еврей, тем лучше для тебя: не для кого копить деньги, – сказал Эймер.

– Увы, милорд, – сказал Исаак, – ваши законы воспрещают вам иметь семью, а потому вы не знаете, как близко родное детище родительскому сердцу… О Ревекка, дочь моей возлюбленной Рахили! Если бы каждый листок этого дерева был цехином и все эти цехины были моей собственностью, я бы отдал все эти