Осажденные только что сделали удачную вылазку против апрошей католического войска. Засыпали несколько траншей, опрокинули туры, перебили около сотни солдат. Отряд, на долю которого выпал этот успех, возвращался в город через Тадонские ворота. Впереди шел капитан Дитрих с аркебузирами – по тому, какие разгоряченные были у них у всех лица, как тяжело они дышали, как настойчиво просили пить, видно было, что они себя не берегли. За аркебузирами шла плотная толпа горожан, среди них – женщины, должно быть, принимавшие участие в стычке. Вслед за горожанами двигались пленные, числом около сорока, почти все раненые – две шеренги солдат еле сдерживали гнев народа, собравшегося посмотреть, как они будут идти. Арьергард составляло человек двадцать всадников. Сзади всех ехал Лану, у которого Мержи был адъютантом. В кирасе у Лану виднелась вмятина от пули, его конь был в двух местах ранен. В левой руке он еще держал разряженный пистолет, а конем правил с помощью прицепленного к поводьям крюка, торчавшего из его правого наруча.

– Пропустите пленных, друзья! – ежеминутно кричал он. – Добрые ларошельцы! Будьте человечны! Они ранены, они беззащитны, они больше нам не враги.

Чернь, однако, отвечала ему яростным воем:

– Вздернуть папистов! На виселицу их! Да здравствует Лану!

Мержи и всадники, чтобы лучше действовали призывы их предводителя к милосердию, весьма кстати угощали то того, то другого древками пик. Наконец пленных отвели в городскую тюрьму и приставили к ним усиленную охрану – здесь им уже можно было не бояться народной расправы. Отряд рассеялся. Лану, которого сопровождало теперь всего лишь несколько дворян, спешился у ратуши как раз в ту минуту, когда оттуда выходили мэр, пастор в преклонных летах по имени Лаплас и кое-кто из горожан.

– Итак, доблестный Лану, – протягивая ему руку, заговорил мэр, – вы сейчас доказали убийцам, что после смерти господина адмирала еще остались на свете храбрецы.

– Все кончилось довольно благополучно, – скромно ответил Лану. – У нас всего только пять убитых да несколько человек раненых.

– Так как вылазкой руководили вы, господин Лану, мы с самого начала не сомневались в успехе, – сказал мэр.

– Э! Что мог бы сделать Лану без божьей помощи? – колко заметил старый пастор. – За нас сегодня сражался всемогущий господь. Он услышал наши молитвы.

– Господь дарует победы, он же их и отнимает, – за успехи на войне должно благодарить только его, – хладнокровно проговорил Лану и сейчас же обратился к мэру: – Ну так как же, господин мэр? Совет обсудил новые предложения его величества?

– Обсудил, – отвечал мэр. – Мы только что отправили герольда обратно к принцу и просили передать, чтобы он больше не беспокоился и новых условий нам не предъявлял. Впредь мы будем отвечать на них ружейными залпами, и ничем больше.

– Вам бы следовало повесить герольда, – снова заговорил пастор. – В Писании ясно сказано: «И из среды твоей вышли некие злые, восхотевшие возмутить обитателей их города… Но ты не преминешь предать их смерти; твоя рука первой ляжет на них, а за нею рука всего народа».

Лану вздохнул и молча поднял глаза к небу.

– Он предлагает нам сдаться, а? – продолжал мэр. – Сдаться, когда стены наши держатся крепко, когда враг не решается приблизиться к ним, а мы каждый день наносим ему удары в его же окопах! Уверяю вас, господин Лану: если бы в Ла-Рошели не стало больше воинов, одни только женщины отразили бы натиск парижских живодеров.

– Милостивый государь! Если даже более сильному надлежит говорить о своем противнике с осторожностью, то уж более слабому…

– А кто вам сказал, что мы слабее? – прервал его Лаплас. – С нами бог. Гедеон с тремястами израильтян оказался сильнее всего мадианитянского войска.

– Вам, господин мэр, лучше, чем кому бы то ни было, известно, как нам не хватает боевых припасов. Пороху мало, я вынужден был воспретить аркебузирам стрелять издали,

– Нам пришлет его из Англии Монтгомери, – возразил мэр.

– Огонь с небеси падет на папистов, – сказал пастор. – Хлеб с каждым днем дорожает, господин мэр.

– Мы ожидаем английский флот с минуты на минуту, и тогда в городе опять всего будет много.

– Если понадобится, господь пошлет манну с небес! – запальчиво выкрикнул Лаплас.

– Вы надеетесь на помощь извне, – продолжал Лану, – но ведь если южный ветер продержится несколько дней, флот не сумеет войти в нашу гавань. А кроме того, флот могут и захватить.

– Ветер будет северный! Я тебе это предсказываю, маловер! – провозгласил пастор. – Вместе с правой рукой ты утратил стойкость.

Лану, должно быть, твердо решил не отвечать пастору. По-прежнему обращаясь к мэру, и только к мэру, он продолжал:

– Противнику потерять десять человек не так страшно, как нам одного. Я боюсь вот чего: если католики усилят натиск, то как бы нам не пришлось принять условия потяжелее тех, которые вы теперь с таким презрением отвергаете. Я надеюсь, что король удовольствуется тем, что город признает его власть, и не потребует от нас невозможного, а потому, мне кажется, наш долг – отворить ему ворота: как-никак, ведь он наш властитель, а не кто-нибудь еще.

– У нас один властитель – Христос! Только безбожники способны назвать своим властителем свирепого Ахава – Карла, пьющего кровь пророков…

Несокрушимое спокойствие Лану выводило пастора из себя.

– Я хорошо помню, – сказал мэр, – слова господина адмирала, которые я от него услышал, когда он последний раз был в нашем городе проездом: «Король обещал мне обходиться одинаково со всеми своими подданными, что с католиками, что с протестантами». А через полгода король велел убить адмирала. Если мы отворим ворота, у нас повторится Варфоломеевская ночь.

– Короля ввели в заблуждение Гизы. Он раскаивается, ему хотелось бы как-нибудь искупить кровопролитие. Если же вы с прежним упорством будете отвергать мирные переговоры, то в конце концов вы этим озлобите католиков, королевство обрушит на вас всю свою мощь, и единственный оплот реформатской веры будет снесен с лица земли. Нет, милостивый государь, поверьте мне: мир, и только мир!

– Трус! – крикнул пастор. – Ты жаждешь мира, потому что боишься за свою шкуру.

– Господин Лаплас!.. – остановил его мэр.

– Коротко говоря, – невозмутимо продолжал Лану, – мое последнее слово таково: если король согласится не ставить в Ла-Рошели гарнизона и не запрещать наши протестантские собрания, то нам надлежит отдать ему ключи города и присягнуть на верность.