Мержи был вынужден заговорить первым:

– Я горжусь, сударыня, тем предпочтением, какое вы мне оказали.

– Господин Бернар! Вы умеете драться?..

– Умею, сударыня, – отвечал он с изумлением.

– Просто уметь – этого мало. Вы хорошо… вы очень хорошо умеете драться?

– Достаточно хорошо для дворянина и, разумеется, плохо для учителя фехтования.

– У нас в стране дворяне лучше владеют оружием, нежели те, что избрали это своим ремеслом.

– Да, правда, я слыхал, что многие дворяне тратят в фехтовальных залах время, которое они могли бы лучше провести где-нибудь в другом месте.

– Лучше?

– Ну еще бы! Не лучше ли беседовать с дамами, – спросил он, улыбаясь, – чем обливаться потом в фехтовальной зале?

– Скажите: вы часто дрались на дуэли?

– Слава богу, ни разу, сударыня! А почему вы мне задаете такие вопросы?

– Да будет вам известно, что у женщины не спрашивают, с какой целью она что-нибудь делает. По крайней мере, так принято у людей благовоспитанных.

– Обещаю придерживаться этого правила, – молвил Мержи и, чуть заметно улыбнувшись, наклонился к шее своего коня.

– В таком случае… как же вы будете вести себя завтра?

– Завтра?

– Да, завтра. Не прикидывайтесь изумленным.

– Сударыня…

– Отвечайте, я знаю все. Отвечайте! – крикнула она и движением, исполненным царственного величия, вытянула в его сторону руку.

Кончик ее пальца коснулся его рукава, и от этого прикосновения он вздрогнул.

– Буду вести себя как можно лучше, – отвечал он наконец.

– Ответ достойный. Это ответ не труса и не задиры. Но вы знаете, что для начала вам уготована встреча с весьма опасным противником?

– Ничего не поделаешь! Конечно, мне придется трудно, как, впрочем, и сейчас, – с улыбкой добавил он. – Ведь до этого я видел только крестьянок, и не успел я привыкнуть к придворной жизни, как уже очутился наедине с прекраснейшей дамой французского двора.

– Давайте говорить серьезно. Коменж лучше, чем кто-либо из придворных, владеет оружием, а ведь у нас – драчун на драчуне. Он король записных дуэлистов.

– Да, я слышал.

– И что же, вас это не смущает?

– Повторяю: я буду вести себя как можно лучше. С доброй шпагой, а главное, с божьей помощью бояться нечего!..

– С божьей помощью!.. – презрительно произнесла она. – Ведь вы гугенот, господин де Мержи?

– Гугенот, сударыня, – отвечал он серьезно; так он всегда отвечал на этот вопрос.

– Значит, поединок должен быть для вас еще страшнее.

– Осмелюсь спросить: почему?

– Подвергать опасности свою жизнь – это еще ничего, но вы подвергаете опасности нечто большее, чем жизнь, – вашу душу.

– Вы рассуждаете, сударыня, исходя из догматов вашего вероучения, догматы нашего вероучения более утешительны.

– Вы играете в азартную игру. На карту брошено спасение вашей души. В случае проигрыша – а проигрыш почти неизбежен – вечная мука!

– Да мне и так и так худо. Умри я завтра католиком, я бы умер, совершив смертный грех.

– Сравнили! Разница громадная! – воскликнула г-жа де Тюржи, видимо, уязвленная тем, что Бернар в споре с ней приводит довод, основываясь на вероучении, которое исповедовала она. – Наши богословы вам объяснят…

– Я в этом уверен, они все объясняют, сударыня; они берут на себя смелость толковать Писание, как им вздумается. Например…

– Перестаньте! С гугенотом нельзя затеять минутный разговор, чтобы он по любому случайному поводу не начал отчитывать вас от Писания.

– Это потому, что мы читаем Писание, а у вас священники – и те его не знают. Лучше давайте поговорим о другом. Как вы думаете, олень уже затравлен?

– Я вижу, вы очень стоите за свою веру?

– Опять вы, сударыня!

– Вы считаете, что это правильная вера?

– Более того, я считаю, что это лучшая вера, самая правильная, иначе я бы ее переменил.

– А вот ваш брат переменил же ее!

– У него были основания для того, чтобы стать католиком, а у меня свои основания для того, чтобы оставаться протестантом.

– Все они упрямы и глухи к голосу разума! – с раздражением воскликнула она.

– Завтра будет дождь, – посмотрев на небо, сказал Мержи.

– Господин де Мержи! Мои дружеские чувства к вашему брату, а также нависшая над вами опасность вызывают во мне сочувствие к вам…

Мержи почтительно поклонился.

– Вы, еретики, в реликвии не верите?

Мержи улыбнулся.

– Вы полагаете, что одно прикосновение к ним оскверняет?.. – продолжала она. – Вы бы отказались носить ладанку, как это принято у нас, приверженцев римско-католической церкви?

– А у нас это не принято – нам, протестантам, обычай этот представляется по меньшей мере бесполезным.

– Послушайте. Как-то раз один из моих двоюродных братьев повесил ладанку на шею охотничьей собаке, а затем, отойдя от нее на двенадцать шагов, выстрелил из аркебузы крупной дробью.

– И убил?

– Ни одна дробинка не попала.

– Чудо! Вот бы мне такую ладанку!

– Правда?.. И вы бы стали ее носить?

– Конечно. Коли она защитила собаку, то уж… Впрочем, я не уверен, не хуже ли еретик собаки… Я имею в виду собаку католика…

Госпожа де Тюржи, не слушая его, проворно расстегнула верхние пуговицы своего узкого лифа и сняла с груди золотой медальон на черной ленте.

– Возьмите! – сказала она. – Вы обещали ее носить. Вернете когда-нибудь потом.

– Если это будет от меня зависеть.

– Но вы будете бережно с ней обращаться?.. Не вздумайте кощунствовать! Обращайтесь с ней как можно бережнее!

– Ее дали мне вы, сударыня!

Госпожа де Тюржи протянула ему ладанку, он взял ее и повесил на шею.

– Католик непременно поблагодарил бы руку, отдавшую ему этот священный талисман.

Мержи схватил руку графини и хотел было поднести к губам.

– Нет, нет, поздно!

– А может, передумаете? Вряд ли мне еще когда-нибудь представится такой случай.

– Снимите перчатку, – сказала она и протянула ему руку.

Снимая перчатку, он ощутил легкое пожатие. И тут он запечатлел пламенный поцелуй на ее прекрасной белой руке.