шпионов?!

— Но, Чик… — пробормотал Бочо, однако, вздохнув, налег на весла, -беспризорные перехватят.

— Может, не перехватят, — сказал Чик, — они сейчас гуся будут зажаривать.

Бочо замолчал и стал усердно грести.

— Здесь, — наконец сказал он и повернул лодку к берегу.

Лодка заскрипела килем о песчаное дно и остановилась. Чик спрыгнул на берег. Следом Бочо. Взявшись за веревку, они немного вытянули лодку и привязали к бамбуковому пню.

Бочо и Чик вошли в бамбуковую рощицу. Они прошли метров десять между многолетними стволами пожелтевших бамбуков и вышли к мелким зарослям молодняка.

Бочо кивнул на дом, стоявший метрах в сорока от них. Это был белый двухэтажный дом с оцинкованной и сейчас голубеющей под луной крышей. В нескольких окнах горел свет. Бочо показал рукой на левый край дома. Там стояла большая шелковица. Сквозь ее крону смутно виднелся балкон и распахнутое окно. Горел свет.

— Там, — кивнул Бочо.

Они стояли под бамбуковыми кустами и ждали. Грустно пели цикады. Чик почувствовал, что начинает все больше и больше волноваться.

— Чик, если сегодня опять придет лунатик, что мы будем делать? -шепотом спросил Бочо.

— Пойдем на погранзаставу, — ответил Чик, — и там все расскажем.

Было тихо-тихо. Одиноко пели цикады. Чик почувствовал, что все больше и больше волнуется. Стараясь не выдавать своего волнения, он внимательно обшарил глазами кусты бамбукового молодняка. Оглянулся на рощицу. Если там, в доме, подумалось Чику, занимаются шпионскими делами, они могут выставлять одного человека, чтобы проверять, следят за ними или нет.

— Чик, — шепнул Бочо, словно угадав его мысли, — а вдруг кто-нибудь из них сейчас следит за нами?

— Нет, — сказал Чик уверенным голосом, — этого не может быть.

Он так сказал, чтобы успокоить Бочо. Чик не любил паники. Было тихо-тихо. Пели цикады. Изредка где- то за домом протарахтит машина, и снова тишина.

— Чик, — взволнованно прошептал Бочо, — мне один пацан рассказывал, что у китайцев есть такая казнь. Привязывают человека в бамбуковых зарослях, а там сквозь него прорастает бамбук. Представляешь, Чик? Сквозь живого прорастает!

Чику стало не по себе. Но он взял себя в руки, чтобы взбодрить Бочо.

— Это сказки, — ответил Чик и, кивнув на дом, добавил: — Они же не китайцы.

— Нет, Чик, это не сказки, — шепотом горячился Бочо, — ты лежишь, а сквозь тебя прет и прет бамбук! Знаешь, как он быстро растет? За день прорастет тебя насквозь! А кричать невозможно, потому что во рту кляп.

Бочо протянул руку и вдруг положил ладонь на грудь Чика. Чик от неожиданности вздрогнул. Даже волосы вздрогнули у него на затылке.

— Не имей привычки лапать! — шепотом выругался Чик и отбросил руку Бочо.

— Я хотел посмотреть, как у тебя бьется сердце, — виновато сказал Бочо.

И вдруг из дому раздалась музыка.

— Началось, Чик, началось! — шепнул Бочо и больно впился пальцами в руку Чика.

Они замерли, прислушиваясь к музыке и не сводя глаз с крыши дома. Они смотрели, смотрели, а музыка играла, играла, выманивала, выманивала — и наконец выманила человека. На противоположном конце крыши появился лунатик весь в белом. Он задумчиво прошел по краю крыши и скрылся за шелковицей на другом конце. Вдруг смолкла музыка, а через минуту погас свет.

— Начался допрос, Чик, начался допрос, — засипел Бочо и снова впился пальцами в руку Чика. Чик молча отбросил его руку. Он терпеть не мог все, что напоминает панику. Сам он с ужасом представил темную комнату, в углу которой сидит резидент и резким голосом гипнотизера задает вопросы военному лунатику, а тот, бедный, сонным голосом все ему рассказывает.

Они долго смотрели в сторону окна, в темноте слившегося с кроной шелковицы, и не знали, что делать. Бежать на погранзаставу или ждать, чем это все кончится? Вдруг снова зажегся свет.

— Допрос окончился, — шепнул Бочо.

Чику захотелось во что бы то ни стало заглянуть в это окно, чтобы узнать, что там делается. Слева от бамбуковых зарослей рос большой инжир. Было похоже, что с вершины этого инжира можно заглянуть в окно.

— Я залезу на инжир, — кивнул Чик, — посмотрю в окно.

— Не надо, Чик, не надо, — засопел Бочо, — нас отрежут от реки…

Чик махнул рукой и, низко пригнувшись, выскочил из зарослей бамбука и подбежал к инжировому дереву. Чик с трудом вскарабкался до первой ветки и стал быстро продвигаться к вершине. Когда он почти докарабкался до вершины и, раздвинув листья, хотел усесться на самой верхней ветке, он увидел, что на ней стоит человек. Чик окаменел.

Это был взрослый дядя. Горбоносое лицо его, гладко выбритое и голубоватое в лунном свете, казалось зловещим. Человек жадно смотрел в окно, куда собирался заглянуть Чик. Потом он вдруг опустил глаза и посмотрел на Чика. Взгляд его был страшен уже тем, что он ничуть не удивился Чику, как будто заранее знал, что притянет сюда Чика, и притянул. Не удивляясь Чику, он вдруг поднес палец к губам и показал, чтобы Чик молчал. Продолжая не удивляться Чику, он снова перевел взгляд на окно. А Чик все смотрел на него и не мог отвести от него глаз.

Это был высокий человек в желтой хорошо выглаженной рубашке с закатанными рукавами и черных брюках клеш. Чик мог, если бы решился, дотронуться до его блестящих, хорошо начищенных черных туфель. Но он только смотрел и смотрел на него, не в силах отвести глаз.

Вдруг человек снова опустил глаза на Чика и знаками показал, чтобы Чик следил не за ним, а за окном. Чик повернул голову и увидел между ветвями шелковицы распахнутое, озаренное электричеством окно. Он увидел парня в белой рубашке, сидящего за столом. Парень ел арбуз. Чик по облику его угадал, что это тот же лунатик, только теперь он проснулся и уплетает арбуз. Чику показалось, что он еще и раньше где-то его видел, но где, он никак не мог припомнить. Вроде не на крыше, но где именно, он никак не мог припомнить.

Напротив лунатика сидела девушка в халате и, опершись на руку, уютно следила за ним. Потом лунатик что-то весело сказал и вскочил, девушка подала ему полотенце, он вытер рот и бросил полотенце ей на плечо. Девушка улыбнулась и, не снимая с плеча полотенца, подошла и поцеловала его. Они обнялись, а потом парень разжал объятия, и они скрылись из глаз.

— Сейчас выйдет, — вдруг сказал человек. Чик почувствовал в его голосе какое-то дружество по отношению к себе. Чика так и обдало теплом: свой! Это переодетый пограничник следит за домом!

Уже на крыше лунатик вышел из-за кроны шелковицы и пошел назад. Дошел до края, завернул, исчез.

— Почапал домой, — вздохнул человек, стоявший над Чиком, и вдруг, протянув руку, сорвал инжир, очистил от кожуры и отправил в рот.

— Дядя, вы пограничник? — спросил Чик. Тот перестал жевать и удивленно уставился на Чика.

— Нет, — сказал он, — я не пограничник и не сторож. Так что можешь рвать инжир. Я артист драмтеатра. А она артистка. Я из нее сделал актрису. Неблагодарная! Мы любили друг друга! Мы вместе играли «Коварство и любовь»! Нам аплодировал весь город! Вся Абхазия! Мы ездили летом по колхозам! Что это было за время! «Еще раз, Луиза!» Еще раз, как в день нашего первого поцелуя, когда ты прошептала — «Фердинанд» и первое «ты» сорвалось с твоих пылающих губ!! О! Словно прекрасный майский день, простиралась вечность перед нашими взорами, золотые тысячелетия весело проносились, словно невесты, перед нашей душой… Я был тогда счастлив! О, Луиза! Луиза! Луиза! Зачем ты так поступила со мной? Зачем ты променяла меня на футболиста?

Он посмотрел в сторону окна, словно дожидаясь ответа. Но там никого не было. Чик понял, что все рушится, все не то, что они думали.

— Он лунатик? — спросил Чик, пытаясь спасти хотя бы это.

— Лунатик? — презрительно удивился артист. — Он даже слова такого не знает. Пиндос! Это я стал