Сталиным на мавзолее ничего такого не показывали. Так дергал он его за ус или не дергал? Полная неясность. Да, в горах, среди могучей природы Чик слишком часто думал о началах и концах, и от этого становилось тоскливо.

И вот сейчас, когда автобус мчал его к родному городу, Чик был весел, никакая космическая печаль его не задевала, и ему захотелось поболтать с мальчиком, сидящим рядом. Но мальчик упорно продолжал глядеть в окно.

— Ты что, первый раз в этих местах? — спросил Чик.

— Нет, — ответил мальчик тусклым голосом после тусклой паузы.

— Ты из Мухуса? — спросил Чик.

— Какая разница, — ответил мальчик таким голосом, как будто Чик его замучил своими вопросами. Он продолжал упорно глядеть в окно.

— Как какая? — удивился Чик. — Я вижу по твоему голосу, что ты из Мухуса.

Чик хорошо отличал говор сельчан от говора городских людей.

— Может, из Мухуса, а может, и нет, — уныло ответил мальчик, продолжая глядеть в окно.

— Странный ты какой-то, пацан, — сказал Чик, — а чего ты все время в окно пялишься?! Так можно и башку вывернуть.

— Куда хочу, туда и смотрю, — ответил мальчик, упорно продолжая глядеть в окно.

И тут Чик понял, что этот мальчик почему-то не хочет, чтобы Чик видел его лицо. В окно можно было смотреть, и не так уж выворачивая голову.

— Может быть, — мирно предположил Чик, — у тебя родимое пятно на лице, и ты стыдишься его? У нас в школе есть такой. Ничего страшного. Я даже притрагивался к его пятну и потом этой же рукой ел хлеб с повидлом.

— Какое там еще пятно, — пробурчал мальчик, упрямо продолжая смотреть в окно.

И тут Чик догадался, что этот мальчик не хочет быть узнанным. Чик попытался по его затылку восстановить в памяти его лицо. Но лицо не восстанавливалось. Интересно, что Чик, стараясь понять, почему этот мальчик скрывает свое лицо, ни разу не подумал о том пацане, который его унизил на берегу моря. Чик столько раз мысленно встречался с ним в городе, что свыкся с тем, что только в городе его и может встретить. Но почему, почему этот мальчик скрывает от него свое лицо?

И Чик решил его перехитрить. Он замолк и больше ничего у него не спрашивал. Автобус грохотал по разбитому шоссе, мальчик упорно продолжал глядеть в окно. Так продолжалось довольно долго. Наконец автобус остановился на какой-то промежуточной станции.

Чик тихо встал и тихо вышел из автобуса. Он снаружи, с улицы посмотрел на мальчика и понял, кто это. Это был он, тот самый, который дергал его за чуб! Но какое у него было сейчас бледное, скучное лицо! Он Чика так и не заметил. Уставился в одну точку и застыл. Чик быстро впрыгнул в автобус, боясь, что новые пассажиры займут его место. Тихо уселся. Мальчик, как и прежде безразличный к жизни автобуса, продолжал смотреть в окно. Бедняга не понимал, что теперь это глупо!

Чик почувствовал необыкновенный прилив сил. Он ощутил свое полное превосходство над этим мальчиком. Раз он так упорно отворачивается, значит, он его ужасно боится. Какое нахальное и воинственное было у него лицо там, на берегу, и какое жалкое теперь!

Автобус пошел дальше. Мальчик все еще с глупым упорством смотрел в окно.

— Можешь не отворачиваться, — сказал Чик торжественно, — я тебя узнал. Вот мы и встретились один на один.

После долгого молчания последовали почетные условия перемирия.

— Я тебя всего два раза дернул за чуб, — сказал мальчик, всЈ еще глядя в окно, — можешь и ты дернуть меня за чуб… три раза…

Сравнил! Дергать его за чуб здесь, в автобусе, где его никто не знает, и дергать Чика за чуб на пляже, на виду у команды Чика и у всех своих подлых друзей!

Мальчик упорно продолжал смотреть в окно.

У Чика в голове вертелись эпизоды из гангстерских рассказов, которые обильно печатались в журнале «Вокруг света», какие-то случаи из воровской жизни диккенсовских героев и из других книг.

— Тут чубом не отделаешься, — сказал Чик. — Ты думаешь, зачем я ездил в горы? Я в шайке. Там бывают нужны такие пацаны, как я. Я пролезаю в форточку, а потом изнутри дома открываю двери.

Чик не учел, что в южных домах, в Абхазии, вообще не бывает форточек. Но и мальчик от страха, видно, об этом не подумал.

— Но сейчас мы ездили в дремучий лес, — сказал Чик, — чтобы казнить одного предателя. Наши люди здесь в автобусе. Они одеты под крестьян.

— Как казнить? — тоскливо спросил мальчик.

— Казнить самой страшной казнью, — сказал Чик, — он предал милиции малину.

— Какой казнью? — почти рыдающим голосом спросил мальчик, все так же упорно продолжая смотреть в окно.

Чик хотел сказать, что его разорвали, привязав к двум деревьям. Но потом отказался от этой мысли. Местные деревья были не настолько гибки, чтобы их наклонять друг к другу. Он хотел, чтобы всЈ было правдоподобно. Он вспомнил менее свирепую, но более изысканную казнь.

— Привязали его голого к дереву, в дупле которого осиное гнездо, -сказал Чик, — теперь его осы закусают до смерти. Ты представляешь? Ты висишь, а тебя день и ночь кусают осы. Потом глаза ему выклюют вороны, а тело сожрут медведи и волки…

— Шакалы тоже? — горестно полюбопытствовал мальчик, продолжая смотреть в окно.

— Шакалам тоже кое-что перепадет, — сказал Чик, — они будут догрызать косточки.

Потом Чик бодро, со множеством подробностей рассказал мальчику, как родственник Ясон, забравшись ночью в чужую квартиру, вынужден был убить проснувшегося хозяина. Все было так, как рассказывал Ясон, с той только разницей, что Чик первым влезал в окно, а уж вслед за ним, Ясон. Чик долго и вдохновенно рассказывал об этом.

На следующей остановке мальчик вдруг встал и, наконец повернувшись к Чику бледным лицом, попросил его:

— Пропусти, пожалуйста, мне сходить.

Чику стало жалко мальчика, но он уже не мог остановиться. Изо всех сил ухватившись за железную перекладину переднего сиденья, он преградил ему путь.

— Сиди, — приказал Чик, — дольше будешь ехать, дольше будешь жить.

Мальчик покорно сел. Автобус поехал дальше. Тут Чик выложил ему условия предстоящей драки. Можно на кулаках. Можно и на ножах. У Чика, оказывается, два ножа. И он благородно предоставляет мальчику право выбора оружия. Драка должна произойти у обломков приморской крепости. Без свидетелей. Кстати, недалеко от того места, где мальчик трепал его за чуб, а Чик вынужден был терпеть, потому что нельзя было рисковать: в ту ночь предстояло Дело.

На следующей остановке мальчик, побелев, как бумага, снова встал и пролепетал, что ему надо сходить. Чик прекрасно знал, что ему не надо сходить. Он снова изо всех сил сжал перекладину переднего сиденья и преградил ему путь. И мальчик покорно сел.

Но вот автобус въехал в город, доехал до остановки и затормозил. Люди стали выходить. Чик немного растерялся, он не знал, как быть дальше. Уже многие люди вышли, а Чик все сидел, и мальчик замер в ожидании своей судьбы.

— Чик, ну что ты там завозился! — крикнула тетя Лена на весь автобус и стала приближаться к нему. Она властно протянула ему своей богатырской рукой петуха и курицу. И Чику ничего не оставалось, как встать и осторожно взяв сначала в правую руку петуха, левой зажать лапки курице. Он почувствовал, что для знаменитого, хоть и маленького разбойника у него сейчас довольно глупый вид. Принимал участие в страшной казни и на тебе петуха и курицу!

Теперь мальчик глядел то на Чика, то на петуха и курицу, и словно просыпался от летаргического сна. Образ, нарисованный Чиком, как-то не вязался с обликом мальчишки, которому женщина, правда, с могучими руками, небрежно сует петуха и курицу с перевязанными лапами. Нет, человеку такой профессии не суют в руки петуха и курицу. А если даже и сунули, он должен был со смехом бросить их в лицо тому, кто сунул. И было совсем не похоже, что Чик может бросить этой женщине в лицо петуха и курицу.