показалось, что сегодня он кричит дольше, чем всегда.

В комнате раздался гулкий и ясный голос хохла:

- Павел! Слышишь!

Кто-то из них шлепнул босыми ногами о пол, кто-то сладко зевнул…

- Самовар готов! - крикнула мать.

- Встаем! - ответил Павел весело.

- Восходит солнце! - говорил хохол. - И облака бегут. Это лишнее сегодня - облака…

И вышел в кухню, растрепанный, измятый сном, но веселый.

- Доброе утро, ненько! Как спали? Мать подошла к нему и тихо сказала:

- Уж ты, Андрюша, рядом с ним иди!

- А конечно же! - прошептал хохол. - Пока мы вместе - мы всюду пойдем рядом, - так и знайте!

- Вы что там шепчетесь? - спросил Павел.

- Мы ничего, Паша!

- Она говорит мне - чище умывайся! Девицы будут смотреть! - ответил хохол, выходя в сени мыться.

- «Вставай, поднимайся, рабочий народ!» - тихо запел Павел.

День становился все более ясным, облака уходили, гонимые ветром. Мать собирала посуду для чая и, покачивая головой, думала о том, как все странно: шутят они оба, улыбаются в это утро, а в полдень ждет их - кто знает - что? И ей самой почему-то спокойно, почти радостно.

Чай пили долго, стараясь сократить ожидание. Павел, как всегда, медленно и тщательно размешивал ложкой сахар в стакане, аккуратно посыпал соль на кусок хлеба - горбушку, любимую им. Хохол двигал под столом ногами, - он никогда не мог сразу поставить свои ноги удобно, - и, глядя, как на потолке и стене бегает отраженный влагой солнечный луч, рассказывал:

- Когда был я мальчишкой лет десяти, то захотелось мне поймать солнце стаканом. Вот взял я стакан, подкрался и - хлоп по стене! Руку разрезал себе, побили меня за это. А как побили, я вышел на двор, увидал солнце в луже и давай топтать его ногами. Обрызгался весь грязью - меня еще побили… Что мне делать? Так я давай кричать солнцу: «А мне не больно рыжий черт, не больно!» И все язык ему показывал. Это - утешало.

- Почему оно тебе рыжим казалось? - спросил Павел! смеясь.

- А напротив нас кузнец был, краснорожий такой и с рыжей бородой. Веселый, добрый мужик. Так солнце, по-моему, на него было похоже…

Не стерпев, мать сказала:

- Вы бы о том поговорили, как пойдете!

- О решенном говорить - только путать! - мягко заметил хохол. - В случае, если нас всех заберут, ненько, к вам Николай Иванович придет, и он вам скажет, как быть.

- Хорошо! - вздохнув, сказала мать.

- На улицу бы пойти! - мечтательно проговорил Павел. - Нет, лучше дома посиди пока! - отозвался Андрей. - Зачем напрасно глаза мозолить полиции? Ты ей довольно хорошо известен!

Прибежал Федя Мазин, сверкающий, с красными пятнами на щеках. Полный трепета радости, он разогнал скуку ожидания.

- Началось! - заговорил он. - Зашевелился народ! Лезет на улицу, рожи у всех - как топоры. У ворот фабрики все время Весовщиков с Гусевым Васей и Самойловым стояли, речи говорили. Множество народа вернули домой! Идемте, пора! Уже десять часов!..

- Я пойду! - решительно сказал Павел.

- Вот увидите, - обещал Федя, - после обеда встанет вся фабрика!

И он убежал.

- Горит, как восковая свечечка на ветру! - проводила его мать тихими словами, встала и вышла на кухню, начала одеваться.

- Куда вы, ненько?

- С вами! - сказала она.

Андрей взглянул на Павла, дергая себя за усы. Павел быстрым жестом поправил волосы на голове и вышел к ней.

- Я тебе, мама, ничего не скажу… И ты мне ничего не говори! Ладно?

- Ладно, ладно, - Христос с вами! - пробормотала она.

Когда она вышла на улицу и услыхала в воздухе гул людских голосов, тревожный, ожидающий, когда увидала везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавшие ее сына и Андрея любопытными взглядами, - в глазах у нее встало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета, то прозрачно-зеленое, то мутно-серое.

С ними здоровались, и в приветствиях было что-то особенное Слух ее ловил отрывистые, негромкие замечания:

- Вот они, воеводы…

- Нам неизвестно, кто воеводит…

- Да ведь я ничего худого не говорю!..

В другом месте на дворе кто-то кричал раздраженно:

- Переловит их полиция - они и пропадут!..

- Ловила!

Воющий голос женщины испуганно прыгал из окна на улицу:

- Опомнись! Что ты, холостой, что ли?

Когда проходили мимо дома безногого Зосимова, который получал с фабрики за свое увечье ежемесячное пособие, он, высунув голову из окна, закричал:

- Пашка! Свернут тебе голову, подлецу, за твои дела, дождешься!

Мать вздрогнула, остановилась. Этот крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в опухшее, толстое лицо калеки, он спрятал голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала сына и, стараясь не отставать от него, пошла следом.

Павел и Андрей, казалось, не замечали ничего, не слышали возгласов, которые провожали их. Шли спокойно, не торопясь. Вот их остановил Миронов, пожилой и скромный человек, всеми уважаемый за свою трезвую, чистую жизнь.

- Тоже не работаете, Данило Иванович? - спросил Павел.

- У меня - жена на сносях. Ну, и день такой, беспокойный! - объяснил Миронов, пристально разглядывая товарищей, и негромко спросил:

- Вы, ребята, говорят, скандал директору хотите делать, стекла бить ему?

- Разве мы пьяные? - воскликнул Павел.

- Мы просто пройдем по улице с флагами и песни будем петь! - сказал хохол. - Вот послушайте наши песни - в них наша вера!

- Веру вашу я знаю! - задумчиво сказал Миронов. - Бумаги эти читал. Ба, Ниловна! - воскликнул он, улыбаясь матери умными глазами. - И ты бунтовать пошла?

- Надо хоть перед смертью рядом с правдой погулять!

- Ишь ты! - сказал Миронов. - Видно, верно про тебя говорят, что ты на фабрику запрещенные книжки носила!

- Кто это говорит? - спросил Павел.

- Да уж - говорят! Ну, прощайте, держитесь солиднее! Мать тихо смеялась, ей было приятно, что про нее так говорят. Павел сказал ей усмехаясь:

- Будешь ты в тюрьме, мама!

Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли