всем сердцем, да мало что могла сделать. Хотя, пожалуй, развила в девушке все хорошее: честность, прямодушие, деликатность. Только не справилась с грехом гордыни и безрассудства. А теперь еще прибавилась страсть мщения, которую, как мы ни пытались, не могли отвести от нее. Но ведь Господь сказал «Мне отмщение, и Аз воздам». Сие означает, Он сам берет отмщение в свои руки. Джиллиана же намеревается действовать вместо Бога.
С последними словами брата Уолдефа Карлейль никак не мог согласиться: ведь в шотландских кланах кровная месть была традицией. Но оспаривать Бога не стал. Просто спросил, как бы размышляя вслух:
– Чем же еще может она глубоко проникаться, кроме чувства собственного достоинства и чувства мести?
И с неохотой, а то и с печалью монах ответил:
– Возможно, ничем, Джон. Но из первого чувства проистекают многие другие, хорошие и благолепные.
– А вы, брат? Вы любите ее? – спросил Карлейль. И тот ответил так:
– Я бы любил ее еще больше, если бы мог не видеть ее навязчивой склонности к отмщению, ее неумения прощать.
– Быть может, я смогу научить ее чему-то?
– Будьте осторожны, мой друг. Уилли научил ее неплохо обращаться с оружием...
– Черт! – выругался себе под нос Карлейль. Который уж раз он слышит подобное предупреждение, и в шутку, и всерьез. Есть над чем задуматься: женат всего три недели, но получается, что может не дожить и до трех месяцев брака.
– Спасибо, брат, – сказал он Уолдефу. – Разговор с вами был для меня полезен.
– Что ж. – Уолдеф улыбнулся. – Значит, и монах может иногда пригодиться.
По дороге из Джедборо к аббатству Мелроуз Джиллиана достала из корзины отцовский меч и с вызывающим видом повесила на перевязи через спину. Брат Уолдеф только вздохнул и закатил глаза к небу. Роберт Брюс нагнулся со своего седла к Карлейлю и, кивая на Джиллиану, произнес с легкой усмешкой:
– Что ж, думаю, такую же клетку, как для графини Бьюкен, можно изготовить и для нее...
Он говорил об отважной шотландской женщине, которая несколько лет назад, еще при жизни короля Эдуарда, открыто требовала от него, чтобы тот дал согласие на провозглашение Роберта Брюса королем Шотландии. За что король Эдуард велел заключить ее в железную клетку, хитроумно сделанную в форме короны, и повесить все сооружение вместе с ней на одну из башен замка Берик, убирая только на время плохой погоды. Муж шотландской мученицы, Комин Черный, чей старший брат, Комин Рыжий, был в то время вместе с Робертом Брюсом одним из соправителей Шотландии, поклялся убить Брюса, но тот избавился от него первым. А Комин Черный переметнулся в Англию, чтобы оттуда сражаться против Брюса, и, находясь там, даже не позаботился об освобождении своей жены из клетки.
Роберт и его приверженцы презирали и ненавидели обоих братьев...
Однако подобные истории происходили уже достаточно давно, а сейчас Джона Карлейля терзали другие заботы, в первую очередь связанные со строптивой женой.
Джиллиана, оскорбленная явным невниманием к ней, решила вызвать его на ссору, на столкновение. Однако Карлейль надеялся, что постепенно ее обида уляжется и к тому времени, когда они доберутся до его родного гнезда в Гленкирке, главные неприятности останутся позади. Но не тут – то было!
Теперь Гленкирк уже недалеко, и он не может допустить, чтобы его жена продолжала вести себя столь вызывающе. Он придержал коня, чтобы Джиллиана нагнала его.
Джиллиана увидела и поняла его намерение, и сердце у нее замерло от нахлынувших чувств. Она ненавидела себя за свое поведение в последние дни, на которое не могло не повлиять отношение к ней Джона Карлейля, состоящее в том, что он перестал заниматься с ней любовью. Неужели, думала она, ей стали так нужны его ласки: ведь столько лет она жила без них и прожила бы еще невесть сколько, если бы не простая случайность – Карлейль оказался там, где она, и, тоже случайно, увидел ее. И вот теперь она почему-то чувствует себя обиженной, когда не ощущает его рук, веса его тела, поцелуев, его прикосновений и проникновений. Почему он решил лишить ее такой малости, которая, стала ей приятна, наполняла радостью? И почему нельзя, чтобы все оставалось по-прежнему: чтобы она продолжала испытывать удовольствие до чего-то, изведанного им, но не изведанного ею, чего она не хочет, не желает изведать, потому что каждый раз видит и ощущает, какие перемены не изведанное проделывает с ним – как он слабеет, как растворяется в блаженстве, и тогда она чувствует себя сильной, намного сильнее, чем он. Зачем ей тоже в такие моменты лишаться силы, а возможно, и воли и становиться тряпичной куклой в его руках? Ни за что! Она никому и никогда себя не подчинит!..
Чтобы лишний раз доказать самой себе и ему верность свободе, а еще, наверное, чтобы обратить на себя его внимание, она и нацепила отцовский «зуб змеи», зная, что Карлейлю такое не понравится. Так оно и оказалось.
Когда она увидела, что он приближается к ней на вороном Саладине, то ударила пятками в бока своего Галаада и пустила его в галоп. Она хорошо владела искусством верховой езды, а Галаад был хороший конь, хотя и неровня Саладину, и всадники проскакали не меньше мили по болотистой равнине, прежде чем Карлейль нагнал ее.
Он не сделал попытки выхватить у нее поводья, не стал преграждать путь. Круто наклонившись со своего скакуна, стойкости которого не поколебало смещение тяжести, он, изловчившись, выхватил висевший за спиной Джиллианы меч из ножен и тут же дал команду своему коню остановиться, что умное животное выполнило беспрекословно. Ощутив в руке вес оружия, Карлейль не мог не удивиться тому, как молодая женщина управляется с ним, но уважение к ее силе и умению почти не уменьшило его раздражения, которое он, впрочем, решил до поры до времени сдерживать.
Джиллиана, проскакав еще какое-то расстояние, повернула коня и подъехала к Карлейлю.
Бесстрашно глядя ему в лицо, она крикнула:
– Отдайте мой меч!
– Ну уж нет, – отвечал он с усмешкой. – Ты надела его сегодня утром, чтобы привлечь мое внимание, и добилась своего. Теперь он будет у меня, и я не намерен возвращать его в ближайшее время.
Она не долго думала над ответом.
– Чего вы хотите за то, чтобы его вернуть? – спросила она язвительно. – Быть может, сразимся за него?
– Не собираюсь биться с собственной женой. Я сам решу, отдавать тебе меч или нет. – Он заметил опытным взглядом, как рука ее сжимается и разжимается, и добавил: – Если намереваешься выхватить кинжал из рукава, или с пояса, или куда еще ты его запрятала, то предупреждаю: тогда своего меча не увидишь вообще никогда!
Она знала, он осуществит угрозу, понимала, что ничего не может поделать, и поэтому поспешила принять мирное решение, сказав:
– Если я уберу меч обратно в сундук и поклянусь не вынимать его больше во время нашего путешествия, отдадите вы его мне, милорд супруг?
Ему не понравилось, что она так быстро сдала позиции, он почуял в ее словах хитрость – качество, которое никогда его не прельщало в людях, но в то же время остался доволен се послушанием.
– Что ж, – сказал он, – попробуй дать обещание, и мы посмотрим.
Она быстро пробормотала клятву и протянула руку за мечом.
Он небрежно подбросил его вверх и легко поймал за рукоятку, после чего произнес:
– Я сам уложу его в сундук завтра утром. А сегодня вечером ты уложи ножны, чтобы подтвердить свое послушание.
Не удостоив ее взглядом, он повернул коня и поскакал в сторону дороги, надеясь, что вслед ему не просвистит клинок кинжала.
Джиллиана некоторое время сидела в седле неподвижно, глядя, как он удаляется, лицо ее покраснело от гнева. И все же она лишний раз поняла, что имеет дело не с сестрой Марией и тем более не с Питером: из ее попыток поторговаться, заключить еще одно соглашение или решить спор в схватке ничего не выйдет.
Она тоже пустила коня вскачь, ветер хлестал ей в лицо, смывая румянец гнева. Она вспоминала слова отца, сказанные по такому же поводу: озлобленному человеку никогда не победить своего хладнокровного соперника равной ему силы. И еще отец говорил: твой гнев – друг твоего врага... Ей было тогда лет пять или чуть больше, но она запомнила советы отца на всю жизнь.
Когда она наконец присоединилась к отряду, ставшему меньше на двадцать с лишним воинов, разъехавшихся по родным селениям, то уже со спокойным сердцем уложила ножны от «зуба змеи» в сундук. Карлейль издали наблюдал за ней с довольной улыбкой.
Перед тем как опустилась ночь, они расстались еще с четырьмя десятками всадников и вскоре, поднявшись на очередной холм, увидели стены аббатства Мелроуз.
– Мой дом! – с чувством воскликнул брат Уолдеф и понудил возницу ускорить движение повозки.
Позднее, когда он совершал молитву в монастырской келье, он понял, что сейчас впервые после казни Уоллеса испытывает чувство полного успокоения и счастья. Однако завтра все равно будет просить аббата снова позволить ему оставить стены монастыря, чтобы находиться ближе к Джиллиане до тех пор, , пока та не обретет покоя и умиротворения в своей жизни.
Если такое ей будет вообще дано.
Джиллиана умылась горячей водой из большой деревянной бадьи и теперь сидела на подоконнике в гостевой комнате монастыря, обернувшись полотенцем и глядя в окно.
Она не повернула головы, когда в комнату вошел Карлейль, закрыл дверь и начал раздеваться.
– Мне сказали, – задумчиво проговорила она как бы самой себе, – что я давным-давно бывала тут. Я многое помню из своего детства, но только не это.
Джон уже разделся донага, уселся посреди бадьи на табурете, стал обливаться еще не остывшей водой, зажмурился.
Джиллиана наконец повернулась лицом к нему.
– Сколько
