же самое в полный голос. Получив причащение, они поднимаются с колен, но епископ велит Джиллиане вновь опуститься на колени и присягнуть на верность своему супругу. С глубоким вздохом она подчиняется, кладет свои руки в его, однако голова остается опущенной. Карлейль, глядя вниз, видит блестящую копну темных волос, и снова его охватывает досада: когда она прекратит вести себя глупо, по-детски – не смотреть в лицо, будто он чем-то смертельно обидел ее! Отнял игрушку...

Поэтому его особенно удивило, когда вдруг он услышал ее окрепший голос, который произносил:

– ...признаю, что вы мой сеньор, которому обязуюсь хранить верность и быть рядом с ним в защите от врагов, перед Богом и людьми...

Он сжал ей руки и с легкостью поднял с пола, но она по-прежнему не смотрела на него. Когда наконец епископ запел «te messa est», новобрачные смогли повернуться лицом к присутствующим, и Джиллиана, глядя на окружившую их толпу, впервые ощутила контраст между нарядными английскими придворными на одной стороне церкви и просто, но опрятно одетыми шотландцами – на другой.

Потом Джиллиана и Джон отдали поклон королю, королеве, Роберту Брюсу, после чего Карлейль повел ее в пустующую комнату, где им было разрешено пробыть совсем недолго, чтобы прийти в себя, пока остальные направляются в пиршественный зал. В комнате на столе стояли тарелки со свежим хлебом и земляникой, фляжка с вином и два бокала. Джон прикрыл дверь, и они первый раз в жизни остались вдвоем.

– Посмотри же наконец мне в глаза, черт побери! – произнес он первые слова, обращенные к ней.

Она послушалась. Взгляд ее синих глаз скрестился с его серебристо-серыми, для чего ей пришлось запрокинуть голову несколько выше, чем обычно при разговоре со всеми остальными мужчинами. Неприкрытое желание, которое она сумела прочесть в его взоре, испугало ее, но гордость заставила подавить испуг. Она не замечала шрамов у него на щеках, хотя не отводила взора, и видела просто достаточно привлекательное лицо сильного, уверенного в себе человека.

Поскольку она продолжала хранить молчание, он снова заговорил, и снова довольно резко:

– Ну? И о чем ты думаешь сейчас? Она пожала плечами.

– О чем я могу думать? Вы мой супруг, и, о чем бы я ни думала, ничего уже не изменить.

Он хотел услышать совсем другие слова, но, во всяком случае, пока что она не произнесла ничего такого... неприятного... Он повернулся, чтобы наполнить вином бокалы. Протягивая ей один из них, сказал:

– Хочу заверить вас, леди, что не следует пугаться, глядя на мое лицо. Уроды поневоле становятся весьма искусными любовниками.

Ее смутили и задели его слова, и она совершенно искренне ответила:

– Я не вижу здесь никакого урода. О ком вы говорите? Карлейль возликовал в душе: он понял по ее тону, что она отнюдь не лукавит и что, хотела она того или нет, сделала ему комплимент. С удовольствием он отпил из бокала, и Джиллиана не замедлила сделать то же самое.

– Мне хочется, чтобы ты подошла ко мне поближе, жена, – негромко сказал он, не сводя с нее глаз.

Ей захотелось опять отвернуться, наклонить голову, и чтобы волосы упали на лицо и закрыли его, но она послушно сделала три шага навстречу ему, держа бокал перед собой, как щит, и остановилась, чуть ли не упираясь в его массивную грудь и не сводя с нее глаз, пока он не взял из ее рук бокал и не поставил на стол. Приподняв ей подбородок, он наклонился и впился губами в ее губы, что вызвало у нее не столько испуг, сколько крайнее удивление. Она инстинктивно отшатнулась, но он удержал ее за плечи, крепко прижав к себе. Ее руки мешали, оставаясь между их телами, и он сказал, что будет удобнее, если она вытащит их и просто обнимет его, после чего снова начал целовать ее, ощущая девическую свежесть губ.

Она опять послушала его и соединила руки у него за спиной, испытывая совершенно новое, непривычное ощущение, которое начиналось там, где его губы соприкасались с ее ртом, и потом словно скользило вниз по телу, туда, где остался шрам от неловкого удара молодого напарника.

Поцелуи длились невыносимо долго, и, когда она приоткрыла рот, чтобы вдохнуть воздуха, туда проник язык Карлейля. В этот момент он с удивлением почувствовал, как ее руки сильнее сжали его, не то со страстью, не то от неожиданности или испуга. Такое движение возымело свое действие: он испытал внезапное острое возбуждение и немного отстранился от нее. Всему свое время, подумал он, и свое место. Впереди у них целая ночь. И еще череда ночей. Если новобрачная не поторопится перерезать ему горло... Он невольно улыбнулся и постарался переключить мысли на другое, но у него ничего не вышло... Нет, решительно заключил он, нужно держать себя в руках, он уже давно не юнец, и, кроме того, надо считаться с тем, что женщина, которая у него в объятиях, еще невинна и нельзя, чтобы ее первое соприкосновение с мужчиной произошло в подобных условиях. Его несдержанность может надолго испугать даже такую смелую и сильную девушку-воина, как Джиллиана. А ведь она уже его законная жена...

Он увидел, как она внимательно смотрит на него, словно желая о чем-то спросить, чего не понимает, чему удивляется.

– Какой странный... – произнесла она наконец.

– О чем ты говоришь?

– Поцелуй... Не думала, что он может так действовать. Признание звучало трогательно и забавно и потому требовало объяснения с его стороны.

– Мы сделали первый шаг, – сказал он, – ведущий... – Куда?

– К свершению. – Она слегка вздрогнула, и он спросил: – Ты боишься?

– Не боли, нет.

Сейчас она смотрела прямо ему в глаза невинным и смелым взглядом, от которого он вновь почувствовал возбуждение.

– Тогда чего же?

Он уже отошел от нее, вновь наполнил бокалы вином, осушил свой. Джиллиана медлила с ответом, и, когда тот прозвучал, Карлейль удивился его необычности.

– Я боюсь... близости, – сказала она. – Потому что всегда была... привыкла быть одна.

Прежде чем он нашел что сказать в ответ, раздался легкий стук в дверь, и вошла королева Изабелла.

– Идемте же, – проговорила она. – Все вас ждут, хотят приветствовать.

Бедная королева, как видно, все время искала какое-то занятие и, если не находила, чувствовала себя неуютно.

Карлейль отставил бокал, в который вновь собирался налить вина, взял Джиллиану за руку и вышел вслед за неугомонной королевой из комнаты.

Никогда еще Джиллиане не приходилось находиться во главе стола, на самом почетном месте. И сейчас она молила Бога, чтобы никогда больше и не пришлось. Согласно традиции, молодожены должны были на глазах у всех есть с одного блюда, и супругу предписывалось отдавать своей будущей спутнице жизни самые лакомые кусочки. Однако Карлейль чувствовал, что подобное поведение с его стороны показалось бы Джиллиане в лучшем случае насмешкой, если не оскорблением, и постарался не очень ретиво следовать обычаю. У него не выходили из головы слова, сказанные ею перед приходом королевы, они прозвучали как вызов, конечно, не нарочитый, но обязывающий быть готовым если не к явному сопротивлению, то к определенным трудностям в общении с человеком, привыкшим к одиночеству. Тем более что он отнюдь не имел намерения принуждать ее к чему-либо, хотя в то же время не мог себе вообразить, что предстоящая ночь не станет брачной.

Самый первый тост произнес Роберт Брюс, не спускавший глаз с Джиллианы и отметивший про себя, что она кажется более спокойной, не такой далекой от всего происходящего, как раньше, хотя остается такой же неулыбчивой. После Брюса звучало еще множество тостов, с каждым разом все непристойнее. Менестрели не отставали от них в своих песнях, которые сопровождались раскатами смеха, особенно с той стороны, где сидели шотландцы. Многие из песен Джиллиана знала, даже могла сама спеть, но никогда раньше ей в голову не приходило, что, к примеру, слова о «руке, скользящей между цветами у леди» могли иметь иное значение, догадавшись о котором она не могла не покраснеть.

Джон нередко подавал знак слуге, чтобы тот наполнял ее чашу, вино с пряностями пилось легко и приятно, и она не заметила, как выпила несколько больше, чем хотела. Карлейль посчитал, что так будет лучше.

Гости кричали, что сегодняшние молодожены чересчур тихи и застенчивы, призывали их включиться в не слишком пристойные разговоры, подхватить припев очередной песни со словами «Уложи поскорей эту леди...». Песня была последней и входила в разряд традиционных, после чего супругу следовало поступить согласно тому, что рекомендовалось в ней.

Карлейль, судя по всему, не пропустил пожелание мимо ушей, потому что снял руку Джиллианы со стола и положил к себе на колени.

– Там очень твердое, – сказала она, покраснев еще больше.

– И это все для тебя, – ответил он в духе только что звучавших застольных разговоров. – Но не сию минуту, а немного позднее.

Он ожидал, что она вырвет руку, но она слегка сжала то, что находилось у нее под пальцами, – ее движение еще нельзя было назвать лаской, но и отвращением тоже. Скорее досмотр, исследование, потому что она произнесла совершенно серьезно, не в силах скрыть волнение:

–  Весьма интересно. Как и поцелуи.

Заявление он воспринял с тайным восторгом и посчитал его необычайно смелым для ее возраста и воспитания, и его вожделение уже вырвалось наружу. Но он осилил себя, вспомнив свою Марту, которая и годы спустя после первой ночи опасалась его силы и страстности.

Менестрели отложили музыкальные инструменты, и королева Изабелла, снова взяв на себя роль блюстительницы традиций, захлопала в ладоши и объявила:

– Пойдемте, дамы! Нам