того, все это он услышал от маленького испуганного ребенка, которому могло показаться что угодно. Единственное, что не позволяло ему немедленно отринуть вероятность того, что Уолин его сын, было то, что Торманд вспомнил красавицу Маргарет Маколи и ее такие же, как у Уолина, большие голубые глаза. Нахлестывая лошадь, он старательно выискивал, в памяти любые подробности об этой женщине, и постепенно образ ее становился все ярче.

– Тебе ничего не говорит имя Маргарет Маколи? – спросил Саймон, когда они на минуту остановились, давая возможность Бонегнашеру обнюхать уходящую в глубь леса тропинку.

– Конечно, я помню. И по времени все совпадает. Примерно семь лет назад я провел неделю с этой девушкой. Она находила забавным то, как легко ей удавалось ускользать из дома. Однажды ночью она даже провела меня в свой дом, потому что ей приспичило отдаться мне в своей собственной постели – в то время как ее родители спали внизу. – Он поморщился. – Вскоре после, этого мы расстались, потому что мне не очень нравится, занимаясь любовью, прислушиваться к скрипу лестницы. И потом в ее глазах всегда стоял эдакий хищный блеск.

– Почему же «хищный»?

– Потому что девица изо всех сил пыталась придумать, как затащить меня к алтарю. Давай за ним! – воскликнул он, когда, негромко взвизгнув, Бонегнашер вдруг резко рванул вперед.

Торманд выбросил из головы все мысли о Маргарет и ее голубоглазом сыне и начал придумывать самые жестокие способы казни тех негодяев, которые похитили его Морейн. Страшными мыслями он пытался отвлечь себя, чтобы не думать о том, каким ужасным пыткам эти сумасшедшие могут подвергать Морейн прямо сейчас. Он видел, что эти мерзавцы творили с захваченными женщинами, но был уверен, что найдет Морейн и убьет тех, кто отнял ее у него.

Морейн сдержала стон и медленно открыла глаза. Только один глаз открылся полностью, левый болел и приоткрывался лишь чуть-чуть; напрягшись, она вспомнила, что Смолл ударил ее в тот момент, когда она попыталась выскочить из пропахшего овощами сарая, в земляной пол которого были вкопаны тяжелые железные кольца. Когда похитители привязывали ее к этим кольцам, она сопротивлялась как могла, но, судя по тому, что руки ее почти не двигались, свое сражение Морейн проиграла.

Пошевелившись, девушка поняла, что лежит обнаженная, и на мгновение ее охватила слепая паника. Морейн пыталась побороть бессмысленный ужас, но потребовалось несколько минут, прежде чем она немного успокоилась. Затем на смену спокойствию пришел гнев, и Морейн отдалась этому чувству, которое могло придать ей столь нужные силы.

Она была уверена, что Торманд обязательно придет к ней на помощь. Судьба уже дала ей шанс на спасение, хотя и удивительно, что надежда пришла в облике пса по кличке Бонегнашер и непослушного мальчишки, который, нарушив запрет, появился в ее убежище. Собака пойдет по следу и приведет Саймона к логову Ады и Смолла. Но тут она вспомнила, что смелый пес ранен, и паника удушливой волной вновь начала подступать к горлу. Но, нет, сказала себе Морейн, верный Бонегнашер, едва живой, приведет Торманда прямо к ней. И с Уолином тоже все будет в порядке, может, появится лишняя пара синяков, но у какого мальчишки их нет? Ей только нужно выжить, любой ценой, назло этим нелюдям остаться в живых и дождаться своих спасителей.

Когда мучители появились рядом со скованной Морейн, она почувствовала, как злость снова захлестнула ее. Морейн только обрадовалась этому, ведь истинная ярость всегда придавала ей силы. Она гневно посмотрела на обоих, несмотря на то что от вида кинжалов в их руках смертельный холод пробирал ее до костей. Морейн заставила себя отвести взгляд от тускло мерцающей стали и пристально посмотрела на Аду. «Невзрачная» – такое слово больше всего подходило для описания этой женщины. Морейн подумала, что никогда раньше ей не доводилось встречать человека – женщину или мужчину, – во внешности которого совершенно отсутствовали бы какие-либо приметные черты, приятные или неприятные. У женщины были неопределенного цвета темные глаза, волосы обычного каштанового цвета, но без оживляющего рыжеватого оттенка. Самые обычные каштановые волосы. Ее кожа была чистой, черты лица правильными, но не более того. То же самое можно было сказать и о ее фигуре – она не была ни слишком высокой, ни слишком маленькой, ни слишком крупной, ни слишком худой. Если присмотреться повнимательнее, то можно было увидеть, что фигура у нее вполне женственная, но для этого нужно было именно присмотреться, а Морейн сомневалось, что у кого-то могло возникнуть желание внимательно рассматривать эту особу, запоминать ее черты. Ада относилась к тому типу женщин, которые не привлекают внимания и не остаются в памяти. Это объясняло, почему Саймону было сложно найти кого-либо, кто мог что-то определенное сказать про эту женщину. Ада Маклин была столь неприметной, что описать ее было довольно трудно. Пристально рассматривая женщину, Морейн поняла, что ростки безумия взошли в ней в момент зачатия, а неприметная внешность, по всей вероятности, оказалась той почвой, на которой они поднялись во весь рост.

– Ты готова быть наказанной, Морейн Росс? – усмехнулась Ада.

–  За что? Просто за то, что жила? – Морейн заметила, что гнев, звучащий в ее голосе, удивил женщину. – Ах да. Подозреваю, что не многие оплакивали кончину леди Изабеллы и леди Клары, женщин легкого поведения. Но леди Мари? В чем ее вина? Ее единственным «преступлением» было то, что она стала другом Торманда. И по одной лишь этой причине ты заставила страдать благородного мужчину и оставила сиротами двоих ребятишек. А леди Кэтрин Хейс все считали почти святой.

– Она отняла у меня моего пажа! – Ада сделала несколько глубоких вдохов, затем продолжила своим обычным ледяным голосом. – Эта тварь считала, что я жестоко обращаюсь с мальчишкой. А я лишь пыталась научить его послушанию. Она сказала его родителям, чтобы они забрали его. А этот жирный боров, за которого меня вынудили выйти замуж, так и не позволил мне завести другого.

– И из-за этого ты зверски убила ее? Ты лишила сэра Джона любимой женщины, а детей – любящей матери. И это преступление ты называешь наказанием?

– Она была такой же порочной, как и все остальные, и пользовалась своей красотой, чтобы добиться желаемого. Она не имела права вмешиваться в мои дела. Никакого права. И тебе, ведьма, я этого тоже не позволю.

Первый порез не был глубоким, но было так больно, что Морейн едва не закричала. Девушка стиснула зубы и не произнесла ни звука. Она не доставит этим мясникам удовольствия услышать ее мольбы о пощаде.

– Но я уже это сделала, – сказала Морейн, как только почувствовала, что может говорить без страха в голосе. – Теперь они знают, кто ты. Они также знают, что вы похитили меня, и что бы ни произошло здесь, вы проиграете свою мерзкую игру. И не Торманд, а ты будешь болтаться на веревке.

– Нет, ты лжешь, этого не может быть.

Морейн заметила, как в глазах женщины промелькнул страх.

– Я все это видела во сне и знаю, чем все закончится, – солгала она. – Тебя повесят, Маклин. И тысячи людей будут проклинать тебя.

– Заставь ее кричать, Смолл!

Мрачно ухмыляющийся Смолл медленно, сверху вниз провел кончиком ножа по одному бедру Морейн, а потом снизу вверх по другому. Морейн отчаянно хотелось закричать, поскольку боль стала еще невыносимее, чем раньше, но злость на своих мучителей помогла ей сдержаться. Как только Морейн смогла вновь открыть рот, она обрушила на них проклятия. Но вскоре уже Морейн пришлось мысленно молить Бога, чтобы Торманд нашел ее прежде, чем у нее кончится запас гневных слов или она истечет кровью.

Торманд стоял вместе со своими спутниками и смотрел на хижину, к которой их привела собака. Ему хотелось вбежать внутрь, размахивая мечом, но здравый смысл заставил его остаться на месте. Он не имел ни малейшего представления, что там внутри, и если он ворвется туда, его сразу могут убить, а толку в такой смерти нет никакого. Одно они знали точно – Морейн жива. Рыцари услышали ее проклятия задолго до того, как увидели заброшенный домишко.

– Тебе не кажется, что ее отец был моряком? – спросил Харкурт, когда особо изощренное ругательство, касающееся отца Смолла и его противоестественной любви к овцам, эхом отдалось в воздухе.

К своему удивлению, Торманду удалось слегка улыбнуться:

– Вполне возможно. Такое ругательство трудно самой придумать.

– Я ожидал, хотя мне этого и не хотелось, что услышу, как она кричит от боли.

– Они ее мучают. – Торманд слышал боль в ее голосе, он почти чувствовал ее. – Но Морейн сумела превратить ее в неистовую ярость. И думаю, она решительно настроена не дать мерзавцам услышать мольбы о пощаде.

– Да, я понимаю, но если они от нее не добьются этого, чудовища разозлятся и не станут продолжать пытки, а просто убьют ее.

– Они могут, но никакая злость не поможет Морейн долго терпеть боль, значит, они продолжат пытать ее, и поэтому мы должны освободить ее как можно скорее. – Он посмотрел на Саймона: – Как мы это сделаем?

Саймон собрался было ответить, но тут одна из их лошадей, увидев пару коней, пасущихся перед хижиной, заржала. Этот звук разорвал тишину, словно пронзительный рожок. Торманд посмотрел на Саймона, тот понимающе кивнул, и втроем они устремились к дому. Из него выскочил огромный мужчина, за ним, едва поспевая, выбежала невысокая женщина с каштановыми волосами. Жестом велев Беннету бежать в дом, Торманд ринулся к преступной парочке, пытающейся улизнуть от возмездия.

Когда великан уже готов был вскочить в седло, Торманд набросился на него. С пронзительным воплем женщина метнулась в сторону. Торманд