расстройством. На этот риск я пошла, только чтобы не допустить путешествия Гарри вдвоем с Селией. А сейчас мне приходилось уповать на то, что Гарри повезет и он не успеет причинить большого вреда нашему имению до тех пор, пока я не смогу вернуться домой. Пока не родится наш сын, Гарри должен оставаться в Англии, а я — во Франции.
Я взяла перо и кратко набросала на полях все, что имела сказать. Поле нужно засеять клевером, так как оно уже ошибочно вспахано. Заем арендатору следует оказать, потребовав от него два процента годовых, выплачиваемых им либо наличными, либо товарами с его фермы. Егерю нужно лучше справляться со своими обязанностями, в противном случае его следует уволить. Лорд Хаверинг может подсказать Гарри, где нанять нового. Но затем мой тон стал более интимным. Я писала, что ужасно скучаю по нему (это было чистой правдой), и что Франция доставляет мне мало радости без него (это было уже полуправдой), и что я стремлюсь как можно скорее вернуться домой (что было уж совсем неправдой). Затем я слегка прикусила кончик пера, задумавшись над тем, как бы получше сообщить новость о том, что Селия ожидает ребенка.
«Но тут мои желания отступают на второй план, — витиевато продолжала я. — Наша Селия не в состоянии продолжать путешествие, и это единственное, что мешает мне устремиться к дому». Все это было довольно мудрено, но я живо представила, как Гарри читает это письмо вслух маме или леди Хаверинг, и продолжала: «Я бесконечно счастлива сообщить тебе, что Селия ожидает ребенка».
Тут я опять задумалась. Состояние Селии должно быть достаточно тяжелым, чтобы она не могла путешествовать дальше, но и не настолько опасным, чтобы Гарри, оставив маму, помчался сюда. Я не могла положиться на маму в этом вопросе. В приступе нежности к Селии и еще не родившемуся внуку, она бы срочно отправила Гарри во Францию.
«Селия чувствует себя необыкновенно хорошо, — писала я, — и физически, и духовно. Тем не менее она считает, что езда в карете может вызвать у нее легкую тошноту. Местная акушерка, очень внимательная и к тому же прекрасно владеющая английским, советует нам не предпринимать путешествия, пока у Селии не минует третий месяц беременности. Тогда мы сможем вернуться домой».
Следующую страницу я заполнила уверениями в моем прекрасном уходе за Селией и в том, что мы будем дома в ближайшие два месяца. Я предупредила Гарри, чтобы он не думал ехать к нам, не списавшись предварительно со мной. «Как обидно будет, если наши корабли разминутся в море, отвозя нас домой, а тебя — сюда». Писала я так, надеясь удержать его дома.
По моим расчетам, приступы тошноты у Селии должны будут скоро закончиться, но тогда настанет время зимних штормов. Затем возникнут трудности в поисках корабля, а потом останется слишком мало времени до родов, чтобы пускаться в длительное путешествие по суше или по морю. Я подумала, что, если каждое письмо будет звучать так, будто мы вот-вот отправимся, Гарри будет с удовольствием поджидать нас, не чувствуя вины перед друзьями и соседями оттого, что он спокойно сидит дома, когда его жена и сестра застряли во Франции. Я знала, что мне придется совершить еще много умных обманов, у меня не возникало сомнений, что я смогу их совершить.
За это время мое тело заметно пополнело, теперь я уже напоминала очертаниями пухлый тюльпан на тонкой ножке. Мы оставили отель, как только уехал Гарри, и сняли меблированные комнаты в южном предместье Бордо, на берегу Жиронды. Каждое утро я просыпалась от плеска волн и криков рыбаков, отправляющихся на рыбную ловлю.
Вдову, владелицу домика, мы уверили, что я — молодая замужняя англичанка, а Селия — моя золовка. Никакие сплетни не тревожили наших ушей.
Ритм первых дней ранней зимы точно соответствовал моему ленивому настроению середины беременности. К тому времени я отяжелела, стала больше уставать, и было так приятно растянуться на низкой софе у камина, наблюдая, как Селия старательно шьет изысканное приданое для будущего принца, наследника Вайдекра.
Ее лицо осветилось, когда однажды я радостно объявила:
— Он шевелится. Ты можешь его потрогать, если хочешь.
— О, правда? Можно?
Она осторожно приложила ручку к округлости моего живота и замерла в ожидании. Затем, когда Селия почувствовала мягкие удары крохотного тельца, ее лицо озарилось радостной улыбкой.
— О! — воскликнула она в восторге. — Что за сильный ребенок!..
И вдруг тень сомнения мелькнула в ее глазах. Глупая малышка, она только сейчас подумала о Вайдекре.
— А вдруг это будет мальчик? Наследник?
Мое лицо оставалось спокойным, улыбка уверенной. Я была готова к этому вопросу.
— Я знаю, — безапелляционно произнесла я. — Я сказала «он», но я точно знаю, что это девочка. — Я была совершенно спокойна в своей лжи, так как не сомневалась, что ношу в своем чреве наследника Вайдекра. — Этот ребенок будет девочкой, — повторила я опять. — Я обещаю тебе, Селия, а мать всегда знает такие вещи.
Холодные ветры сильно дули и завывали над морем всю долгую зиму, но вот они угомонились, и пришла ранняя, легкая весна. Я тосковала по Вайдекру без памяти, как приговоренный к изгнанию, и едва замечала красоту этого лучшего времени года во Франции. Внезапно стало слишком жарко, и мы не успели насладиться предвкушением тепла. Но мое сердце подпрыгнуло от радости, когда я, взглянув на календарь, поняла, что если все будет хорошо и дитя появится вовремя, то я могу вернуться домой как раз, чтобы успеть взглянуть на дикие желтые нарциссы, цветущие в нашем лесу.
Женщина, выбранная нами в качестве акушерки, имела хорошую репутацию, ее часто приглашали к себе знатные дамы. На случай возможных осложнений мы также запаслись адресом знающего хирурга. Но к моему собственному удивлению, я бы предпочла обратиться к разумному и внушающему доверие своей компетентностью доктору Мак-Эндрю. Одна мысль о том, как бы он удивился, узнав, что очаровательная мисс Лейси намеревается рожать ребенка во Франции, заставила меня улыбнуться. Однако, когда старая повитуха стала натирать маслом мой живот, а Селия принялась разбрасывать засушенные цветы и травы у двери и сыпать в камин специальные порошки, я поморщилась от раздражения. Разумеется, я бы предпочла осмотр доктора Мак-Эндрю и его честное предупреждение о том, будут ли роды тяжелыми, этим глупым суевериям.
Когда пришло время, это оказалось на удивление легко, как объяснила акушерка, благодаря моим занятиям верховой ездой в раннем возрасте. Я проснулась ночью, вся мокрая, и тихо сказала: «Боже мой, начинается». Я сказала это почти шепотом, но Селия услышала мои слова через стенку и была со мной уже через минуту. Она тут же послала за акушеркой, достала маленькую колыбельку и поставила горшок с горячей водой на огонь. Затем спокойно уселась рядом со мной и принялась ждать.
Это происходило так, будто вам приходилось толкать тяжело груженную телегу или подбрасывать наверх копны сена. Трудная работа, но осторожность удерживала меня, чтобы с моих губ не сорвалось чье- либо имя.
Лицо Селии стало белым как стена, и она тревожно сжимала мои руки. Я же, выгибаясь на кровати, ясно представляла очертания тельца моего сына, как он, трудясь, прокладывает себе путь из моего чрева.
— Poussez,[8] мадам! — воскликнула акушерка.
— Poussez! — закричала вдова.
— Они говорят — тужьтесь, — выдохнула Селия, обессиленная всем этим шумом.
На минуту меня рассмешила комедийная сторона всей этой картины, но затем я забыла обо всем, захлестнутая нахлынувшей волной боли, и почувствовала, как мой возлюбленный мальчик продвинулся еще на дюйм.
— Arretez, arretez![9] — вскрикнула акушерка и, внезапно наклонившись, приняла уголком своего чистого передника нечто, мне уже не принадлежащее.
Глаза Селии наполнились слезами, и мы услышали тоненький звук. Мой сын, мой наследник, приветствовал этот мир жалобным плачем, он извивался и сучил ножками, как рыбка, выброшенная на берег из полноводья моего тела.
Я глядела в его глаза, такие синие, синие, даже белки у них были голубыми, как утреннее небо над
