Во-первых, потому что я праздную его вместе с Грузией. Сегодня день рождения не только меня, но и независимости Грузии. Да, я очень люблю Грузию. Может, потому, что с нею связаны самые прекрасные воспоминания. А еще потому, что на моем жизненном пути встречались только ПРЕКРАСНЫЕ ГРУЗИНЫ, лучшие представители этой гордой и красивой нации. Судите сами и попробуйте возразить.

Во-первых, моя подруга, зеленоглазая прекрасная Тинико.

Ну дальше:

Реваз Леванович Габриадзе,

Паата Бурчуладзе,

Гия Канчели,

Георгий Данелия,

Зураб Соткилава,

Нани Брегвадзе,

Софико Чиаурели, все ее родные из рода Анджапаридзе и Коте Махарадзе…

Этот список можно продолжать и продолжать…

Кстати, о Габриадзе. Реваз Леванович как-то сказал, что есть такие тексты, которые живому актеру стыдно произносить. Например, из Саади… Или еще откуда-нибудь. Там: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…» Нет, актер не сможет. А нормальному человеку — не актеру — дано. Можно это сказать. Даже вслух можно произнести. Главное, чтобы это чувствовать, главное, чем оно наполнено, чем оно вызвано вот это вот: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…» Можно-можно произнести это так, как будто ты сам автор вот этого вот: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…»

И та, которой это говорят, она сразу почувствует и поймет, потому что это вот: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…», оно как лакмусовая бумажка, в отличие от «Я люблю тебя…», или «Ну, безусловно, я люблю тебя», или «Конечно же, ты — единственная». Это вот: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…», оно сразу проявит ей да или нет, правда или вранье, верить или не верить, стоит или лучше не мучиться…

Моя бы воля, я бы ввела закон — обязать произносить эту фразу один на один перед тем, как мужчина сделает предложение руки и сердца. И остального, чего там положено.

Потому что отрепетировать ее просто невозможно. Для этого не нужны способности, артистизм, роскошная дикция, глубокий бархатный голос, орлиный взгляд. Нужно другое. Сила духа и чувствовать. Мужество и очень большая ответственность. Большая ответственность. На всю жизнь…

Вот так, пробормочет он, смущаясь и глотая буквы, заикаясь и краснея, шаркая ногой, хмурясь, картавя или запинаясь: «Я люблю вас, газель с лиловыми копытцами…» И ты сразу поймешь. Все поймешь сразу…

Все у нас в Черновцах зовут его Бикила. Помните, был такой великий марафонец — Абебе Бикила? Так вот, наш тоже был классным марафонцем в молодости, входил в сборную Союза.

Однажды наш Бикила влюбился. В Ларочку, цветочек, красавицу румяную кустодиевскую. Он ей в окошко: проси что хочешь, только поженимся. Коня, говорит она, хочу белого и карету на свадьбу. Чтоб соседки сдохли от зависти. И оркестр у подъезда.

Стал искать. Весь город обошел марафонец. Нету в Черновцах коня. А тем более кареты. Ну нету! Может, «мерсик» белый или там лимузин, а, Ларочка? Нет, топает Ларочка ножкой: нет, карету мне, карету!

Кто-то посоветовал: поезжай в дачный поселок, там бывший Цирковой живет, у него есть.

Приехал Бикила в поселок. Нашел Циркового. У того на калитке объявление висит. Странное. Бикила поближе подошел, прямо вздохнул облегченно. Написано было: «Снимаю порчу». Только вот первое слово тоненько-тоненько написано. А второе — жирно-жирно. Вот издалека и видно только: «Порчу. В любое время».

Не ведал тогда Бикила, что это знак был — мол, уходи, марафонец. И быстро.

Действительно, был у Циркового конь белый. Кобыла. Старая. А еще три собаки. И два индюка. Лошадь, собаки и индюки дружили. Паслись вместе, ели из одной кормушки, жили в одном сарае. Стая, догадался Бикила. Табун, уточнил Цирковой. У них лошадь за главного.

У Циркового и бричка была. Не карета, но все-таки… Раньше в ней лошадь по арене мартышек возила. А еще эта коняга вальс танцевать умела, кланялась и под джигитовкой могла. Но возраст, понятно же…

В назначенный день Бикила переминался с ноги на ногу у своего дома с букетом, в туфлях лаковых. Время было за Ларочкой ехать, а кареты нету.

И вот показалась в конце улицы. Лошадь белая, чистая, с плюмажем розовым — красота! И Цирковой сидит, цилиндром машет, вопит: пою, мол, тебе, бог Гименей. Быстрей, быстрей, обрадовался Бикила. Ларочка ждет в кружевах, зарделась под фатой. Но что это?! Рядом с лошадью деловито бежали собаки и звонко тявкали. А следом за бричкой, переваливаясь косолапо, развернув крылья, неслись индюки, топали и верещали, как татары.

Бикила схватился за голову: куда с этой стаей? Табуном, вежливо поправил Цирковой. Ну, табуном! Бикила чуть не плачет. А Цирковой ему: тихо! Спокойно, марафонец! Доедем до угла — возьмешь управление на себя, а я в это время отвлеку собак и индюков. Какое управление, кричал Бикила, я же не умею. А что тут уметь, это ж не ракета, веселился Цирковой.

Доехали до Ларочкиного угла. Бикила взгромоздился на козлы, приклеил к физиономии улыбку ласковую и кое-как въехал во двор. Цирковой напрасно руками размахивал: кыш, кыш, — табун пронесся мимо него вслед за бричкой, шурша нарядно, гикая, улюлюкая и подвывая. Под крики соседей завистливые и причитания мамы и бабушки Ларочка неуклюже забралась в бричку. Оркестр заиграл полечку, все замахали — счастливого пути, ура, ура. Лошадь засмеялась радостно и понеслась под музыку. По кругу. Трям-па-па-па, трям-па-па-па. Один круг по двору, трям-па-па-па, второй… Оркестр сбился и замолк. А лошадь все бежала и бежала по кругу, красиво поднимая передние ноги. Следом неслись собаки, индюки, потный Цирковой в цилиндре — кыш, кыш…

— Играйте! Играйте! — в отчаянии Бикила закричал из брички. Оркестр заиграл. Пожалуйста. Вальс! Лошадь остановилась, послушала, поклонилась и пошла вышивать — ум-па-па, ум-па-па, чуть бричку не опрокинув. Ларочка в букет рыдала, валясь то в обморок, то на Бикилу. Бикила истерично реготал, хлопая себя по коленям. Ларочкина мама громко проклинала. Лошадь была счастлива.

Так Бикила больше и не женился. Только еще разок. Но уже потом.

Бывший марафонец по прозвищу Бикила, большеголовый, почти лысый, бороденку раньше носил и усы. Как Ленин. А новый ветер подул — бороду сбрил, усы отрастил попышней. В духе времени.

Когда в центре города с нового памятника брезент стянули и песню спели, поняли все: не знаем, кого ставили, но на постаменте — Бики-ла. Он, Бикила, с бандурой, в длинном пальто.

Бикила загордился. Бандуру, списанную из музыкальной школы, выпросил. Ему говорят: «Ты ж не умеешь». А Бикила пальцем на памятник: «А он умел?»

Как иностранцев приведут (канадцы повадились) — Бикила тут как тут. Переводчице говорит: «Дай рупь. А то на бандуре играть буду. Ты ж меня знаешь. Международный скандал будет». А канадцы: «Оу! вау!» — фотографируются с ним, сувениры дарят. А он в блокнотиках им автограф пишет: «Абебе Бикила».