Через месяц в этом же квартале, в помещении Театра на Перекупном, открылся клуб «Молоко». Я симпатизировал Юре Угрюмову и обещал ему посодействовать. У них было плохо с аппаратом, и мы договорились, что каждую субботу, в день концерта, можно будет брать комбики и барабаны на Бакунина и после концерта их туда относить. Это было не очень удобно, особенно, если учесть то, что назад все это надо было таранить на пятый этаж. Но другого выхода у них не было, и стало быть его не было и у меня. Клуб «Молоко» открылся концертом «Химеры». И недели две-три все шло хорошо.

Надо было что-то придумывать с изданием альбома. Я надеялся на «FeeLee», они даже включили песню «Химеры» в сборник фестиваля «Учитесь плавать». Но о группе они судили по выступлению на фестивале, которое не произвело на них должного впечатления. Я решил самостоятельно выпустить альбом на кассете, и мне показалось важным зафиксировать этот факт под лейблом «TaMtAm». Но на это ещё требовались средства. Затевая делать альбом самостоятельно, я должен был изучить весь процесс, начиная с макета обложки, полиграфии и кончая изготовлением собственно кассеты. Я начал с макета. Я обратился к Ие Тамаровой, которая делала плакат к концерту Питера Хэммилла и спросил Эдика, как он мыслит обложку альбома. Сначала он нарисовал что-то карандашом, но цвета были плохие, и это было не интересно. Тогда он дал мне младенческую фотографию Тоси и сказал, что вот это идеальное оформление альбома. Наверное это и было так. Я отнес её Ие, которая сказала, что это всегда можно оставить, но можно придумать что-нибудь поинтереснее. Я принес ей кучу фотографий «Химеры» и кое-что из картинок Эдика, и она начала фантазировать со словом «Zudwa». Когда через несколько дней я к ней зашел, то увидел фантастическое решение обложки. Взяв фрагмент одной фотографии, который давал удивительно точное ощущение пластики Эдика, она выделила его изогнутый силуэт. Но я не хотел самостоятельно принимать решение и позвал Эдика. Эдик не выказал особого восторга, но и не сказал категоричного нет, и меня немного понесло. У меня возникла идея сделать анонимный плакат с силуэтом Эдика, как я увидел в первый раз на мониторе компьютера, с загадочным словом «Zudwa». Ещё в «TaMtAm»'е у Эдика появилась подруга, с которой они как-то сфотографировались вместе, а потом на ксероксе сделали несколько вариантов этих фотографий, на которых они были либо вдвоём, либо была одна нога Эдика, либо это были просто абстрактные картинки, и на каждой их них было написано «Zudwa». Эти картинки с надписью «Zudwa» время от времени появлялись на стенах клуба. Я не понимал, что это такое, но каждый раз, когда я натыкался на это слово, оно меня интриговало. Когда же на очередном концерте «Химеры» я услышал эту песню, я был сражен наповал. И тут я решил использовать этот приём. Я решил напечатать две тысячи плакатов и заклеить ими весь город, чтобы люди натыкались на них везде: в метро, во дворах и на заборах. Это не было рекламным трюком, хотя и могло сработать, как реклама. Если бы я в течение месяца натыкался бы на это слово, а потом, зайдя в магазин, увидел бы альбом с такой картинкой и таким названием, то я обязательно из любопытства его купил бы. Но тут моя схема начала давать сбой. Сначала половина тиража плакатов ушла в брак. Повторный тираж застрял и не хотел печататься. Наступила глубокая осень, и пошли дожди. Я рассчитывал на своих друзей из клуба и надеялся, что смогу увлечь их этой идеей, и они быстро расклеют эти плакаты по всему городу. Но кому-то оказалось влом, кому-то было лень, и акция провалилась. Всё-таки какое-то количество удалось расклеить, и они стали хаотично появляться в разных местах города. Конечно же я всегда их замечал, когда натыкался, но они не выбивались из общей массы расклеенных афиш и листовок.

Такая же участь постигла саму кассету. Сначала Ия застряла с дизайном обложки. Что-то было не так. То не выводились цветоделительные пленки, то резчик в типографии неправильно разрезал обложки, и казалось этому не будет конца. Альбом категорически не хотел выходить. Вероятно, я совершил ту же ошибку, что и Лёша Ершов, я слишком много взял на себя. Наконец, в конце января кассета всё-таки появилась на свет. К этому времени началась чехарда с репетиционной точкой. Начались сбои с аппаратом, потому что никто после концерта в «Молоке» не хотел тащить аппарат обратно. Иногда его оставляли на всю неделю в клубе. «Химера» же репетировала раз в неделю, а иногда и реже. Но, судя по всему, беспокоился один я, поскольку мне за это приходилось платить. Я стал думать о том, что эту точку можно делить с какой-нибудь группой, и тем самым разделить расходы. Сначала вписались «маркшейдера», но, порепетировав пару раз, они отказались. Отопление так и не включили, и у нас забрали нагреватель. Хоть мы и притащили какие-то бытовые нагреватели, всё равно там было холодно. Когда же у Эдика начинались проблемы с Тосей, он оставался там ночевать. Он нигде не работал, и я старался ему как-нибудь помогать, но содержать его семью я был не в состоянии. В итоге, Эдик просто поселился на точке и перетащил туда свои пожитки, и незаметно там поселилась целая компания.

Незадолго до этого проявился Сережа Щураков, который неожиданно предложил мне присоединиться к его оркестру. Ещё год назад, он пригласил меня на запись альбома «Anabasis». Я сыграл в двух пьесах, и это оказалось неплохо. Сережа долго не мог придумать название оркестра. Музыкальный стиль он определил, как нео-барокко, и мне показалось, что было бы неплохо назвать в его итальянском стиле с некоторым элементом абсурда, и я придумал «Vermicelli Orchestra». Я давно не занимался на инструменте, и мне уже в сотый раз пришлось начинать с самого начала. О концертах речь пока не заходила, и мы репетировали на точке у Олега Шавкунова на Пушкинской, 10. Там тоже не было отопления и воды. И когда электричество отключили совсем, я предложил перебраться на Бакунина, коль скоро точка была оплачена, и там всё равно никто не репетировал. Но там оказалось неуютно, холодно и мрачновато. Сереже из-за зрения было трудно самостоятельно пробираться в это место по его темной лестнице и коридорам, и мы отказались от этой идеи и по привычке перебрались репетировать ко мне домой. У нас с Леной дома много места и репетиции вошли в привычное русло гостеприимного чаепития. Правда Сереже и сюда было добираться далеко, но зато у нас было тепло, и мы могли собираться в любое время. Состав оркестра значительно изменился, помимо меня вводились новые музыканты, и до концертов пока было далеко. Пока нужно было репетировать по группам инструментов, и Сережа отдельно занимался со мной, подтягивая меня до желаемого уровня. Я вспомнил забытую практику игры по нотам и был рад тому, что наконец смогу применить свой навык игры в оркестре. Предстояла большая работа.

Ещё осенью проявился наш старый дружок Боря Райскин, с которым мы вместе составляли струнную группу «Поп-механики». К этому времени он уже восемь лет жил в Америке, и ему в голову пришла шальная идея организации в Нью-Йорке фестиваля имени Курёхина. Он обладал фантастической энергией и трудоспособностью и очень быстро перешел к осуществлению этой идеи. И на середину января наметил десятидневный фестиваль. К этому времени Настя Курёхина только начала приходить в себя после горя, постигшего её семью. По началу она скептически отнеслась к этой идее, поскольку у неё было собственное представление о том, что следует делать во имя Сергея. Она привлекала меня к этой деятельности, но это было не совсем то, чем мне хотелось бы заниматься. Но Настя нуждалась в помощи, и ей невозможно было в этом отказать. Но к этому времени мы ещё ничего не успели сделать, а только зарегистрировали Фонд Курёхина, президентом которого стала Настя, а меня назначили председателем совета директоров. Я всегда сторонился всякого рода советов и никогда нигде не заседал, и потому без особенного восторга воспринял подобное назначение. Хотя речь шла всего лишь о том, чтобы совместными усилиями друзей сделать что- нибудь стоящее, чтобы о Курёхине не забыли уже через полгода. Алик Кан уже год работал в Лондоне на BBC, и, судя по всему, организация подобного рода деятельности ложилась на меня. В результате чего нам с Настей и Лизой предстояла поездка в Нью-Йорк на фестиваль, который Боря Райскин назвал «Sergey Kuryokhin International Interdisciplinary Festival» (SKIIF).

Это был очень рискованный шаг с его стороны, поскольку он пригласил кучу людей со всего света и надеялся на то, что фестиваль сможет себя окупить. Я уже имел горький опыт, когда взялся за дело, которое мне было не по плечу, но он вероятно знал на что идёт. Только из России поехало человек двадцать пять, но к сожалению его отцу не дали визу. Фестиваль вызвал живой интерес у русскоязычной Америки, и в Нью-Йорк слетелись тусовщики даже из других городов. На открытии в клубе «Knitting Factory», была тьма народу, но в последующие дни, хотя концерты были не менее интересны, народу было не так