Я предполагал, что закрытие этого места непременно отразится на другом. «TaMtAm» лишился своей значительной составляющей. Начиналось лето, и мы думали куда бы переметнуться с летней тусовкой, но такие места сразу не появляются, надо было ждать. И в этот момент нам поставили ещё одну подножку. Конечно же как и в любом другом бойком месте у нас была проблема наркотиков. Или как это теперь называется был незаконный оборот наркотиков (что люди подразумевают под законным оборотом, я до сих пор не понимаю). То есть люди курили траву, угощали друг друга и вероятно кто-то приторговывал. Я ничего не имею против травы, среди моих друзей очень много людей, которые курят, и я сам в юности проходил через это. Но после каждого концерта, убирая туалет, мы находили несколько шприцов. Это было крайне неприятно. Иногда рядом со шприцами мы находили бездыханные тела. И, по счастью, нам всегда удавалось вовремя оказать помощь, правда некоторые посетители покидали клуб в карете скорой помощи. Но я знал, что с этим ничего нельзя поделать. И это проблема не этого места, а проблема этого времени, которая в этот период выявилась в этой стране и приняла массовый характер. Я не знал тех людей, кто торгует. Но видел, что идет какая-то возня в районе туалета. Иногда заходили какие-то подозрительные личности, кого-то искали, с кем-то разбирались. Вероятно существовала своя система контроля над теми, кто торговал, и вероятно они кому-то платили. Я не имел никакого желания влезать во все это. Но как-то нагрянул Комитет по незаконному обороту наркотиков в сопровождении отряда ОМОН в количестве пятидесяти человек. Это была запланированная операция – они ворвались, всех положили на пол и начали обыск. У кого-то что-то находили, кого-то били, кого-то куда-то тащили, но меня почему-то не трогали. Вероятно, кому-то было дано указание меня не трогать, и мне дали безнаказанно ходить и орать на них. Наверное, их это забавляло. Ни один офицер не реагировал на меня, просто просили отойти в сторону и не мешать. Я чувствовал полную беспомощность. Они арестовали сто двадцать человек и увезли их в отделение. Концерт естественно прекратился. Половину отпустили сразу, остальные просидели до утра, но только нескольким ребятам предъявили обвинение. На лицо была эффективность акции. Можно арестовать любых сто человек в метро, и результат был бы такой же. Но опротестовывать подобные акции было невозможно. На следующий день на концет пришло ещё больше народу, и все были возбуждены происшедшим. Но через неделю все повторилось, и не сей раз они приехали со съемочной группой и отсняли репортаж, который показали в передаче «Криминальное досье». Это нам сделало ещё большую рекламу. Через какое-то время налет ОМОНа стал просто нормой, и уже становилось совсем не смешно. В нашей игре прибавилась ещё одна острая грань. А примерно через месяц, во время очередного рейда, нас арестовали за нелегальную продажу пива, что и вовсе было грустно. Это оказалось серьезно. Лену судили, поскольку она взяла всю ответственность на себя. Мы заплатили крупный штраф и оказались в финансовой яме. Правда через некоторое время, на свой страх и риск, мы всё-таки возобновили торговлю пивом, но в меньших количествах, и делали это аккуратно, соблюдая меры предосторожности. Без этого нам было не выжить. Но всё равно такой прибыли, какую мы имели тогда, у нас больше не было. Кончилась безмятежность и начался период выживания.

Тем не менее концерты продолжались, и музыканты по-прежнему были рады выступать в этом месте. К этому времени в городе уже появились другие площадки, что было хорошо. Я и собирался всего лишь оживить ситуацию в городе, создать питательную среду, которая даст плоды через некоторое время. И мне показалось, что мы свою задачу выполнили. Я начал немного уставать. Некоторые ребята тоже. Мы не могли уже гарантировать стабильную заработную плату и те, кто прибился исключительно ради работы, откололись. Наше предприятие становилось убыточным. Было видно, что с таким доходом мы долго не продержимся. Кострикину не продлевали аренду. Уже несколько раз отключали электричество и нам не хватало денег, чтобы покрывать все расходы, и мы полезли в долги, которые в итоги остались моими персональными. Но я не роптал и готов был к тому, что потеряю деньги. Я знал, ради чего я все это затеял, и меня удовлетворил бы любой результат, поскольку интересовал собственно процесс делания и то, каким образом нам это делать удавалось.

Мой дом приходил в упадок. Когда я приходил в клуб, я морально отдыхал, хотя временами и там было не сладко. Но ничто не могло сравниться с тем адом, что был у меня дома. Брат Алексей опустился на последнюю ступень деградации. У него в комнате постоянно кто-то жил. Как правило это были люди, только что вышедшие из тюрьмы. Они всю ночь колобродили, но самое страшное начиналось, когда они готовили еду. Они притаскивали какое-то совершенно несъедобное мясо или какие-то потроха и часами вываривали их до состояния «съедобности» (можно ещё сделать поправку на то, что я вообще не ем мясо, и меня удручает запах даже «свежего» бульона). Я задыхался от вони, но деваться было некуда. Каждый день я мыл ванну, но всё равно мне было противно принимать душ. Они с друзьями ходили по помойкам и сортировали найденное. Что-то вероятно удавалось продать, остальное просто сваливали в комнате и по всей квартире. Каждый день, натыкаясь на какую-нибудь дрянь в ванной, я закидывал её к нему в комнату. Мать физически страдала, так как совершенно не имела покоя. На всех спальных местах кто-то ночевал, и он пристраивался у неё в комнате на полу, либо умудрялся залезть к ней за спину. У него началось рожистое воспаление ног, которое превратилось в незаживающие язвы. Он был счастлив, теперь он мог выставлять свои ноги напоказ и просить милостыню по поездам. Ему дали инвалидность и какую-то пенсию, и он все время выщемлял в Собесе какие-то талоны на еду в столовой. В результате он находил каких-нибудь собутыльников, которых кормил в столовой, а они за это ему наливали. Выпивку он находил каждый день, в его арсенале было бесчисленное число комбинаций, которые можно было тасовать в любой последовательности, и какая-нибудь всегда давала результат. У него были припадки агрессии, один из которых кончился тем, что он с палкой напал на дворника, когда та мыла лестницу, и разбил ей очки. Она стала заикаться от шока, ему же дали полтора года условно и он очень гордился – теперь он имел судимость и со своей гопотой мог быть на равных. Приходил участковый, который ничего не мог сделать. Если Алексея забирали за какой-нибудь беспредел, то тут же отпускали, так как в местном отделении милиции его все знали и никто не хотел с ним связываться – пусть лучше идет домой, лишь бы не доставал. Он занимал деньги у всех соседей по лестнице, всё про всех знал и всем всё рассказывал про меня. У меня было безвыходное положение, мне некуда было деваться, так как я не мог оставить мать. Он отказывался менять квартиру и парализовал меня по всем статьям. Он уже двадцать лет не платил за квартиру, и все эти годы все расходы по дому ложились на меня, поскольку мне приходилось вести все хозяйство.

В этот время мне позвонили родственники и сказали, что умерла сестра Нонна. У неё был такой же диагноз, как и у нашего отца, и у брата Андрея. Я решил не говорить об этом матери. Хотя перед отъездом в Израиль они и восстановили дипломатические отношения, но душевного тепла не возникло. И для неё эта смерть не имела никакого значения. Она всегда была склонна давать неадекватную оценку, даже в самой обычной ситуации. Так пребывание Людмилы в нашем доме, после которого прошло лет пятнадцать, иногда всплывало при каждом удобном и неудобном случае. С Алексеем же я и вовсе никогда ни о чём не говорил. Мне было жаль, не успел я обрести сестру, как уже её потерял.

Наш клуб по-прежнему был достопримечательностью, и когда в город кто-нибудь приезжал, то его непременно приводили к нам в клуб. Так как-то мне позвонил Аркаша Волк из Москвы, который в то время был директором «Двух Самолетов» и сказал, что на следующий день в Петербург должен приехать Дэвид Бёрн (Бирн), которому он порекомендовал посетить наш клуб. Дэвид позвонил мне по приезде, и мы договорились встретиться прямо в клубе. Был очень удачный вечер. «Химера» собиралась играть unplugged и должна была выступать московская группа «Наив». Я никому не сказал об ожидаемом визите, чтобы музыканты не выпендривались. Дэвид пришёл вместе с известной американской тусовщицей и фотографом Хайди Холлинджер, которая уже давно жила в Москве. Уже играла «Химера», и я провел их за пульт на гостевое место. Дэвида почти никто не заметил, но в перерыве его все же кто-то опознал, и по клубу пробежал слух. Когда этот слух дошел до музыкантов «Наива», которые уже были на сцене, он претерпел некоторые изменения и солист группы сказал, что они рады приветствовать находящегося в зале Дэвида Гилмора. После концерта мы пригласили наших гостей на традиционное чаепитие и нарядили их в наши национальные кителя. Они были чрезвычайно признательны и долго крутились перед зеркалом, примеряя подходящие по размеру экземпляры, благо их у нас было много. На следующий день мы с Сологубом