День рождения Александры, как обычно, превратился в грандиозный праздник, который постепенно выкатился во двор. Окна её квартиры выходили в совсем узенький двор-колодец. Крыша противоположного дома была в нескольких метрах, и вдруг на ней появился Саша Ляпин. Он был абсолютно пьян и делал какие-то знаки, пытаясь привлечь внимание, находящихся в квартире. Всех просто парализовало, никто не знал как на это реагировать, он балансировал на краю крыши с бутылкой в руке. Спасти его могла только Александра, которая, пока все с ужасом смотрели на происходящее, вылезла на крышу, взяла Сашу за руку и спокойно увела его домой.

В нашей компании появился Виталий Калманов. Ещё во времена оно он участвовал в театре Горошевского и играл в спектакле «Невский проспект», но тогда наше знакомство не состоялось. Он жил в соседнем с Бобом доме на улице Софьи Перовской, и они с Бобом начали общаться семьями. В основном Боб с Людмилой ходили к нему смотреть видео. В том сезоне все читали Митьков, которых написал автор уже давно полюбившегося «Максима и Федора». В кругу Калманова были знакомые художники Вася Антонов, Маркин и Витя Тихомиров, которые появились и потянули всю ниточку, пока не появились собственно Митьки. Мы все перезнакомились, и я неожиданно узнал, что с Шинкаревым мы учились в одной школе, где он был на год младше меня. Этих людей было так много, что постепенно они вытеснили прежний круг общения. Не могу сказать, что это было плохо. Нет, все было так, как складывалось, но собственно идеология Митьков оказала пагубное влияние на то, что до этого времени называлось «Аквариумом». «Аквариум» был вещью в себе и не нуждался в коррекции. Однако, с появлением Митьков произошло заимствование дружественной идеологии. И, хотя сами по себе Митьки были большим умницами, «Аквариум» подцепил чисто внешнюю черту литературных Митьков. Появилась некоторая халява, все стало происходить под знаком ёлы-палы. Это не могло не сказаться на музыке, она стала упрощаться по форме. Началось это с тельняшек и чисто внешних атрибутов, но постепенно гармонично вошло во все сферы бытия. И «Аквариум» из интеллигентной группы превратился в рубаха-парней и постепенно стал превращаться в пародию на самого себя. Боб давно снискал славу мастера слова, но мне он всегда был интересен как мастер написания песни как таковой. И мелодия песни, её гармония, в сочетании с его голосом для меня имели первостепенное значение, а уже потом до меня доходил смысл песни и даже если не доходил, то всё равно завораживал. В этот же период песни стали превращаться в куплеты, которые можно петь на любой мотив и под любой аккомпанемент. К сожалению, у него это настолько вошло в его плоть и кровь, что и в последующие годы он понаписал десятки песен в одном размере и с одной мелодией. И, насколько бы глубокомысленными они ни были, для меня они потеряли всякий смысл.

Калманов был предприимчивым человеком и занимался каким-то бизнесом. До сих пор функции администратора или, как это в то время стали называть, директора, брал на себя Файнштейн. Но в какой-то момент Боб объявил о том, что теперь таковым будет Калманов. Файнштейн опять расстроился. У него были амбиции делового человека и ему необходимо было утвердиться в этой роли, но он был отставлен во второй раз. Но совсем нелепым оказалось то, что Калманов стал ещё и звукорежиссером. Это был уже перебор. Мы сыграли несколько акустических концертов в Театре у Лицедеев во Дворце Молодежи, которые стали значительными событиями в городе. Это был период, когда «Аквариум» в классической форме достиг своего апогея. Это была законченная группа. Мы могли играть концерты любой продолжительности и делать это очень уверенно и изящно. Масштаб же этого места просто идеальный и, попадая в него, люди невольно настраиваются на определенный лад. Пожалуй, чуть ли не впервые мы оказались в комфортном пространстве, где был очень правильный свет. Единственным уязвимым местом был звук, который зависел от звукорежиссера. Вообще, со времен Марата за это брались люди, которые не имели концепции звука, а исходили из технических возможностей аппарата и просто старались делать так, чтобы по крайней мере все было слышно. Но редко удавалось выстроить картинку. Правда представление о таланте Марата можно составить только по записям, поскольку во времена оно аппарата, как такового не было. Но Калманов превзошел многих своих предшественников. Наверное были и другие причины, но после каждого концерта все высказывали ему свои претензии.

Наступало лето, и мы как обычно предвкушали запись нового альбома. Как-то Боб сказал, что хорошо бы пригласить того скрипача, что играл в «Поп-механике» в Доме ученых. Через несколько дней я зашел в «Сайгон» и встретил того самого скрипача, им оказался Саша Куссуль, я пригласил его домой на репетицию, он был не против. Пришел Боб, мы попили чаю, поговорили за жизнь и попытались немного поиграть. Когда он ушел, Боб сказал, что он имел ввиду другого (по всей видимости Лёшу Заливалова), но предложение было сделано, и мы стали репетировать с Куссулем. В этом случае Боб почему-то ограничился приглашением Саши только на запись. Я впервые за долгие годы получил возможность играть с музыкантом одной группы инструментов. Он заканчивал консерваторию и был мастером, я же к этому времени почти утратил то, что мне было дано в музыкальной школе. Но он был деликатным человеком, и мы никогда с ним не говорили про мой уровень игры, а просто пытались играть вместе. Я к этому времени уже наиграл все партии в новых песнях, и ему пришлось пристраивать подголоски, отталкиваясь от моей игры, и мы механически стали делать какое-то подобие аранжировки, чего почти никогда не делали, поскольку я всегда играл, руководствуясь лишь одной интуицией и вкусом. Однако, что-то получалось, и постепенно мы слепили весь альбом. Пожалуй, это был первый альбом, материал к которому уже был готов к моменту записи. Наконец подошло время таковой. Я уже имел опыт болваночной записи и привык играть с наложением. Но Боб превзошел все мои ожидания. Они пришли в студию к Тропилло с Титовичем и Петей, набросали цифровки песен и быстренько записали болванки всего альбома, совершенно не учитывая того, что в этих песнях уже кто-то что-то играет, и они уже давно живут своей жизнью. И получилось так, что эти болванки лишили эти песни собственно этой самой жизни. Когда мы с Куссулем пришли играть свои продуманные партии, они никоим образом не ложились на эти болванки. Особенно нелепо выглядела песня про то, что «Она не знает, что это сны», в которой ритм секция не могла просчитать паузу. Попасть же при наложении звука в не просчитанную паузу проблематично, особенно, когда ты играешь не один, и мы с Куссулем очень мучились. Когда я пытался привести Бобу какие-то доводы, они не действовали. Времени на перезапись болванок не было, и я потерял всякий интерес к записи, как таковой.

Я продолжал работать в Васкелово. Наш Дом культуры стоял на горе, особняком от остального поселка, и мы туда ездили, как на дачу. Летом дискотеки проходили более миролюбиво, и мы ночевали там, не особенно торопясь домой. У нас со Славкой во многом оказались схожие вкусы, и мы очень сдружились. С ним можно было без конца разговаривать, и даже если он немного фантазировал, это не вызывало протеста. Мне очень нравились его рассуждения о звуке. И я как-то привел его к Бобу, на Перовскую, мне хотелось их познакомить и порекомендовать его как звукорежиссера. Осенью, когда Васин затевал очередное празднование дня рождения Джона Леннона, мы предложили ему устроить концерт в Васкелово. Его дружки-художники приехали заранее оформлять зал и расписали автобус, стоявший у входа в клуб, написав на нём «Magical Mystery Tour». 9 октября туда приехало человек 200 дружков, мы довезли немного аппарата и устроили концерт. Я не помню, кто играл, помню, что «Аквариум» тоже пытался играть в каком-то разбавленном виде. Помню Майка и Рекшана, а также помню, как все вповалку заснули, и кто-то прожёг диван. По-моему особенно сильных разрушений не было. Но наш юный директор Гера Заикин был очень строг, ему что-то не понравилось, и нам со Славкой пришлось уволиться. Правда через некоторое время Гера сам всё-таки сделал выбор между бас-гитарой и культпросвет работой в пользу гитары.

Уже была глубокая осень. Приехали Ильховский с Нехорошевым и стали снимать киноклип на песню «Пока не начался джаз». Боб «выбрал натуру» на Смоленском кладбище. Когда мы туда приехали, шёл дождь, и меня с виолончелью посадили на камень, который торчал из воды. Наверное со стороны это было красиво, но я не понимал зачем для этого ехать на кладбище. Такой сюжет можно было снять в любом другом месте.

Очередной же концерт в ДК им. Крупской подвел логическую черту под карьерой этой группы, когда