«Аквариума», как группы, уже нет. И хотя было видно, что мы теряем Боба, по крайней мере мы могли ещё держаться друг за друга.

В этот же заезд мы сыграли абсолютно акустический концерт, то есть не было даже микрофонов, на малой сцене МХАТа, что было вдвойне бессмысленно, поскольку не было слышно вообще ничего. Там неожиданно материализовался наш старый друг, режиссер Юра Васильев, знакомый ещё по студии Горошевского. После концерта он затащил нас в гости к актёру Севе Абдулову, где мы всю ночь пили и вспоминали эпопею с Осетинским.

В день смерти Джона Леннона все приехали ко мне на Восстания. Это было трудно осознать, так не могло быть и не должно было быть. Но всё, что мы могли сделать, это тупо залить водкой горечь утраты. У каждого из нас украли частицу самого важного, что было в нашей жизни.

В течении всей осени Боб с Людмилой пытались найти жилище, скитаясь по квартирам друзей, и к зиме сняли домик в поселке Солнечное, где мы вместе встретили восемьдесят первый год, празднование чего для меня закончилось больницей – после ночлега на полу у меня разыгрался гайморит. Я провалялся там две недели и из-за этого почти не участвовал в записи. Первые сессии звукозаписи мы начали с того, что хотели сыграть «тбилисский» цикл. И, придя в студию, пытались записать «Марину» и «Минус 30». Но Женька Губерман то ли уехал, то ли просто не смог придти и у нас ничего не вышло. Альбом получился «Синим». Я успел членораздельно сыграть лишь в песне про «Плоскость». У Тропиллы образовалась цифровая динакордовская примочка, которой никто не знал как пользоваться, и, когда я играл в этой песне, Боб самозабвенно крутил ручки – получилась чистая психоделия. В то время у меня не было своих примочек и я совсем не убедительно сыграл несколько нот во «Всё, что я хочу». Жаль, я слышал в ней оркестровую группу как на «Honky Dory», но, лишь спустя десять лет, соприкоснувшись с многоканальной записью и имея достаточное число свободных дорожек, я научился добиваться того звука путем троекратного дублирования партии на разные дорожки, что потом позволяло их суммировать и получить эффект группы виолончелей. Может быть и тогда что-нибудь можно было сделать, но не было никакого опыта и не было времени на эксперименты, нужно было быстро записать, пока было время в студии. Эта запись была монофонической и позволяла без большого ущерба для качества сделать лишь одно наложение, посредством которого, как правило, записывали голос, так что с моей точки зрения звук виолончели получился куцым и нечего особенного к песне не прибавил.

Боб с Людмилой пришли навестить меня в больницу и принесли запись альбома, которую мы слушали на лестнице на портативном магнитофоне. Я не знал как к нему отнестись, скорее всего как к факту того, что он просто записан в студии. Я не видел существенного отличия его от тех записей, которые были раньше. Только тогда, когда Вилли сделал оформление, и мы устроили несколько прослушиваний у друзей, я начал привыкать к нему. Сфотографировались мы в подъезде Ольги Липовской, которая через несколько дней упала в пролет с третьего этажа, прямо на то место, где была фотосессия. По счастью она осталась жива, только повредила позвоночник, в результате чего несколько месяцев лежала в больнице.

Любопытен ещё один факт. Людмила нашла работу секретарши в школе на улице Софьи Перовской и получила служебную площадь в этом же доме. Мы не производили раздел имущества, и я отдал ей всё, на что она претендовала. В числе прочих вещей оказался мой магнитофон «Маяк» с пленками. Я не совсем понял почему он вдруг оказался в числе её вещей, но спорить не стал – у меня ещё оставался проигрыватель. Но у Боба был точно такой же магнитофон и примерно такой же набор записанных пленок, и он прекрасно знал, что я остаюсь без возможности слушать всю эту музыку. Но, заимев в доме два магнитофона, Бобу пришла в голову гениальная мысль тиражирования «Синего альбома» на бобинах. На что ушли все мои пленки. Таким образом и я внёс свою лепту в историю отечественного магнитофонного альбома. Для Боба же это стало основным источником дохода. Он сам оформлял альбомы, клеил фотографии, которые ему делал Вилли, и продавал их друзьям. Так в каждом приличном доме появился такой альбом, не было его только у меня, поскольку мне его не на чем было слушать.

Всё это время мы с Бобом вели бесконечный спор на тему того, что важнее – играть или записывать. С его точки зрения песня существует до тех пор, пока она не записана. И достаточно хорошо сыграть её на записи. Мне же хотелось играть хорошие концерты, для чего нужно было много репетировать и сыгрываться. Как показала практика, мы оба были правы, нужно хорошо делать и то, и другое. Как ни странно, единственные деньги, что я впоследствии получил, были как раз за те записи, которые меня не устраивали, но которые стали историческими и составили «архив» группы. Получается, так, что не сделай мы этого тогда в любом виде, то мы бы вообще не получили бы никаких денег. Боб оказался дальновиднее и практичнее всех. Постепенно он пришёл к тому, что стал репетировать, но стал делать это уже с другими музыкантами, поскольку группа в том виде прекратила свое существование, и для каждого из нас это уже не имеет никакого значения. А основные деньги музыканты этой группы получают именно за концерты. Это рождает другое противоречие, музыканты устраиваются в группу на работу и дорожат своим рабочим местом, поскольку потом они таких денег уже никогда не получат. Их участие в группе никакого значение не имеет, ни один из музыкантов не приобретает своего имени, и отдельная личность музыканта не имеет никакого значения. Есть только всеобъемлющая фигура Гребенщикова. Поскольку, когда говорят «Аквариум», подразумевают Гребенщикова. И наоборот. Но в последнее время между ним и этой группой появилась досадная, но вполне закономерная буква «и», которая показывает, что именно Боб уже не является участником этой группы. Его детище выплюнуло его самого. «Аквариум» стал просто трэйд маркой, ярлыком.

Но я забежал лет на двадцать вперед. В то время я не играл в группе Бориса Гребенщикова, «Аквариум» был моей группой, равно как и всех остальных её участников. И все музыканты, которые в ней играли, не поступали в неё на службу. Что такое группа, может понять только тот, кто этот опыт имеет. Безусловно мы были друзьями. Но самым главным было ощущение друг друга и наш совместный опыт построения группы, который потом помножился на опыт совместной игры на сцене. Никто из нас не понимал по каким признакам мы подобрались. Просто мы были вместе, и нам суждено было так прожить самую значительно и важную часть жизни, когда мы вместе взрослели. Конечно же к этому времени мы уже имели какие-то противоречия, но они ещё не были выявлены до конца и не приобрели хронический характер. Мы пытались играть и сами заботились о себе. У нас не было никаких директоров и менеджеров и по поводу всех возможных выступлений мы договаривались хаотично. Тем более, что никаких денег не фигурировало. Мы были рады любой возможности играть и, если получалось, что какие-то малые деньги нам всё-таки могли заплатить, то это уже было хорошо. Как правило их хватало на то, чтобы купить выпивку.

Боб с Людмилой водворились на улицу Софьи Перовской на самый последний этаж. Из кухонного окна можно было выходить на крышу, по которой можно было уйти достаточно далеко на крыши соседних домов. И в хорошую погоду, при умеренном количестве напитков, на этой крыше было приятно посидеть. Но иногда, когда объем алкоголя на душу превышал разумную дозу, выход на крышу становился опасен. Но по счастью всё обошлось.

В городе всегда было много иностранцев, два раза в год был новый заезд американцев в Университет и Институт им. Герцена. Все они жили в Общежитии N6 на Мытнинской набережной возле Кронверка. Как правило, всегда кто-нибудь притаскивал их к Бобу, как к местной достопримечательности. Конечно же, от этого можно было устать. И Боб ставил непременное условие, что эти люди могли придти, но должны были принести какие-нибудь вкусные напитки из «Березки». Иногда он сам выступал в качестве гида, вел их туда и подсказывал своим гостям какой напиток предпочтительнее и сколько блоков сигарет следует купить, ну а заодно уж и какой-нибудь еды. У них была маленькая комната метров 10. Но им повезло с соседями. Почти все они были лимитчиками и работали при этой школе за площадь. В основном они были молоды и с ними