Она села.
Выстрел.
Ясный, отчетливый, зловещий звук.
Она содрогнулась.
Выстрел донесся издалека. Один. Далекое жужжание быстрых пчел. Один выстрел. А за ним второй, четкий, холодный, отдаленный.
Она опять вздрогнула и почему-то вскочила на ноги, крича, крича и не желая оборвать этот крик. Стремительно пробежала по комнатам к двери и снова распахнула ее.
Эхо стихало, уходя вдаль, вдаль…
Смолкло.
Несколько минут она простояла во дворе, бледная.
Наконец, медленно ступая, опустив голову, она побрела сквозь обрамленные колоннами покои, из одного в другой, руки ее машинально трогали вещи, губы дрожали; в сгущающемся мраке винной комнаты ей захотелось посидеть одной. Она ждала. Потом взяла янтарный бокал и стала тереть его уголком шарфа.
И вот издалека послышались шаги, хруст мелких камешков под ногами.
Она поднялась, стала в центре тихой комнаты. Бокал выпал из рук, разбился вдребезги.
Шаги нерешительно замедлились перед домом.
Заговорить? Воскликнуть: 'Входи, входи же!'?
Она подалась вперед.
Вот шаги уже на крыльце. Рука повернула щеколду.
Она улыбнулась двери.
Дверь отворилась. Улыбка сбежала с ее лица.
Это был ее муж. Серебристая маска тускло поблескивала.
Он вошел и лишь на мгновение задержал на ней взгляд. Резким движением открыл мехи своего оружия, вытряхнул две мертвые пчелы, услышал, как они шлепнулись о пол, раздавил их ногой и поставил разряженное оружие в угол комнаты, а Илла, наклонившись, безуспешно пыталась собрать осколки разбитого бокала.
- Что ты делал? - спросила она.
- Ничего, - ответил он, стоя спиной к ней. Он снял маску.
- Ружье… я слышала, как ты стрелял. Два раза.
- Охотился, только и всего. Потянет иногда на охоту… Доктор Нлле пришел?
- Нет.
- Постой-ка. - Он противно щелкнул пальцами. - Ну, конечно, теперь я вспомнил. Мы же условились с ним на завтра. Я все перепутал.
Они сели за стол. Она глядела на свою тарелку, но руки ее не прикасались к еде.
- В чем дело? - спросил он, не поднимая глаз, бросая куски мяса в бурлящую лаву.
- Не знаю. Не хочется есть, - сказала она.
- Почему?
- Не знаю, просто не хочется.
В небе родился ветер; солнце садилось. Комната вдруг стала маленькой и холодной.
- Я пытаюсь вспомнить, - произнесла она в тиши комнаты, глянув в золотые глаза своего холодного, безупречно подтянутого мужа.
- Что вспомнить? - Он потягивал вино.
- Песню. Эту красивую, чудесную песню. - Она закрыла глаза и стала напевать, но песня не получилась. - Забыла. А мне почему-то не хочется ее забывать. Хочется помнить ее всегда. - Она плавно повела руками, точно ритм движений мог ей помочь. Потом откинулась в кресле. - Не могу вспомнить.
Она заплакала.
- Почему ты плачешь? - спросил он.
- Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я не знаю почему, плачу - не знаю почему, но плачу.
Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали.
- До завтра все пройдет, - сказал он.
Она не глядела на него, глядела только на нагую пустыню и на яркие-яркие звезды, которые высыпали на черном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом.
- Да, - повторила она, - до завтра все пройдет.
Август 1999.
Люди стояли кучками в каменных галереях, растворяясь в тени между голубыми холмами. Звезды и лучезарные марсианские луны струили на них мягкий вечерний свет. Позади мраморного амфитеатра, скрытые мраком и далью, раскинулись городки и виллы, серебром отливали недвижные пруды, от горизонта до горизонта блестели каналы. Летний вечер на Марсе, планете безмятежности и умеренности. По зеленой влаге каналов скользили лодки, изящные, как бронзовые цветки. В нескончаемо длинных рядах жилищ, извивающихся по склонам, подобно оцепеневшим змеям, в прохладных ночных постелях лениво перешептывались возлюбленные. Под факелами на аллеях, держа в руках извергающих тончайшую паутину золотых пауков, еще бегали заигравшиеся дети. Тут и там на столах, булькающих серебристой лавой, готовился поздний ужин. В амфитеатрах сотен городов на ночной стороне Марса смуглые марсиане с глазами цвета червонного золота собирались на досуге вокруг эстрад, откуда покорные музыкантам тихие мелодии, подобно аромату цветов, плыли в притихшем воздухе.
На одной эстраде пела женщина.
По рядам слушателей пробежал шелест.
Пение оборвалось. Певица поднесла руку к горлу.
Потом кивнула музыкантам, они начали сначала.
Музыканты заиграли, она снова запела; на этот раз публика ахнула, подалась вперед, кто-то вскочил на ноги - на амфитеатр словно пахнуло зимней стужей. Потому что песня, которую пела женщина, была странная, страшная, необычная. Она пыталась остановить слова, срывающиеся с ее губ, но они продолжали звучать:
Руки певицы метнулись ко рту. Она оцепенела, растерянная.
- Что это за слова? - недоумевали музыканты.
- Что за песня?
- Чей язык?
Когда же они опять принялись дуть в свои золотые трубы, снова родилась эта странная музыка и медленно поплыла над публикой, которая теперь громко разговаривала, поднимаясь со своих мест.
- Что с тобой? - спрашивали друг друга музыканты.
- Что за мелодию ты играл?
