— У меня тоже есть друг, который был приблизительно в том же положении. И все— таки разница есть. Я назову его Квиллэн, хорошо?

— Да, — ответил старший, — только побыстрее. Мне скоро сходить.

— Этот Квиллэн, — быстро начал младший, — однажды привел в бар такую рыжую, что все расступились перед ней, словно море перед Моисеем. Фантастика, подумал я, потрясенный. А неделю спустя встретил его в Гринвич-Виллидж с маленькой коренастой женщиной лет тридцати двух (а ему столько и было), но такой обрюзгшей, что она казалась куда старше. Как сказали бы англичане, далеко не леди, этакая тумбочка, с лицом, похожим на рыло, почти без косметики, чулки все в складках, волосы как паутина, но спокойная: казалось, ей нравится просто идти и держать его за руку.

— Значит, это и есть его бедная уютная женушка, — рассмеялся я про себя. — Да она, кажется, готова целовать землю, по которой он ходит. А ведь в любовницах у него такая фантастическая рыжая, такая… Грустно все это. — И прошел мимо.

Месяц спустя я снова с ним столкнулся. Он уже собирался юркнуть в подворотню на Макдугал-стрит, как вдруг меня увидал.

— О Боже, — вскричал он, и пот выступил на его лице. — Только никому не говори — жена ничего знать не должна!

Я уже готов был поклясться, что никому не скажу, но тут из верхнего окна его позвал женский голос. Я поднял голову, и челюсть у меня так и отвисла: в окне была «тумбочка»!

Мне стало вдруг понятно. Прекрасная рыжая была его женой. Великолепная интеллектуалка, она прекрасно пела, танцевала, умела поддерживать беседу на любую тему, этакая богиня Шива с тысячью рук. Самое совершенное полотно, сотканное когда-либо рукой смертного. И все-таки ему было с ней скучно.

Итак, мой друг Квиллэн снимал в Гринвич-Виллидж на два вечера в неделю темную комнатку и наслаждался возможностью проводить их в тишине этой мышиной норы или ходить по тускло освещенным улицам со своей доброй, домашней, уютно-немой, коренастой вовсе не женой, как я сразу же предположил, а любовницей!

Я перевел взгляд с Квиллэна на его пухлую подругу — она поглядывала из окна — и с какой-то необыкновенной теплотой пожал ему руку. «Матушка» — вот слово, которое ей подходит, подумал я. Последний раз я видел их в закусочной: они молча сидели, жевали бутерброды с копченым окороком и обменивались нежными взглядами. Квиллэн тоже, если вдуматься, испытывал высшее из блаженств.

Поезд зарычал, засвистел и замедлил ход. Оба пассажира встали и удивленно посмотрели друг на друга. А затем в один голос спросили:

— Так вы сейчас сходите?

И, улыбнувшись, кивнули друг другу.

В молчании они прошли в конец вагона. В прохладной декабрьской ночи поезд остановился. Оба вышли и обменялись рукопожатием.

— Что ж, передайте от меня привет мистеру Смиту.

— А вы от меня — мистеру Квиллэну.

И вдруг с разных сторон станции прозвучали два гудка. Оба сначала посмотрели налево — там в машине сидела красивая женщина. Затем направо — там в автомобиле тоже сидела красивая женщина.

А потом расстались, оглядываясь друг на друга, как два школьника: каждый украдкой посматривал, как другой садился в машину.

«Интересно, — подумал старший, — неужели эта женщина и есть…»

«Интересно, — подумал младший, — неужели эта дама в машине та самая…»

Но оба уже отъезжали. Дверцы хлопнули одновременно, словно прозвучал выстрел стартового пистолета. Машины тронулись. Платформа опустела. А поскольку дело было в морозном декабре, скоро белой пеленой повалил снег.