— Разрази меня гром, Уильямс, как я люблю тебя! Ох, как я тебя ненавижу, ублюдок ты этакий! — смеялся он, колотя Уильямса по плечу.

— А где Том?

— Горжусь тобой!

Стены вспыхнули. В воздухе забили черные крылья. Его избитая рука уже ничего не чувствовала.

— Трудно будет бросить работу, кое-что у меня неплохо получалось…

Пол измял весь перед у рубашки Уильямса. Тот почувствовал, как отлетают пуговицы. Со стороны могло показаться, что Пол со своей обычной напористостью собирается его избить. Его челюсть ходила вверх- вниз, от его дыхания очки Уильямса запотели.

— Горжусь тобой! Люблю тебя! — и он снова тряс его руку, бил по плечу, дергал рубашку, трепал по щеке. С Уильямса слетели очки и упали на пол, тихонько дзинькнув.

— Господи, Уильямс, прости!

— Все в порядке, наплюй.

Уильямс поднял очки. По правому стеклу паутиной разбежались трещины. Он посмотрел сквозь него: Пол, ошеломленный, смущенный, пытался выбраться из паутины.

Уильямс ничего не сказал.

— Какой ты неловкий, Пол! — взвизгнула Элен.

Разом грянули телефон и дверной звонок, и Пол говорил, и Элен говорила, а Том куда-то ушел, и Уильямс совершенно отчетливо подумал: «Меня вовсе не тошнит, я не хочу блевать, честное слово, но сейчас я пойду в туалет. Там меня затошнит и вырвет». Не говоря ни слова, раздвигая горячий воздух, словно в толпе, сквозь слова, возгласы, звон и треск, смущение и паническое участие он пошел через комнату, спокойно закрыл за собой дверь туалета, опустился на колени, словно в храме и откинул крышку.

Его трижды вырвало. Из-под сжатых век катились слезы, и он не знал — отчего, не знал, дышит он или рыдает, он даже не знал, слезы ли это боли и сожаления или, может быть, вовсе не слезы. Коленопреклоненный, словно на молитве, он слушал, как по белому фаянсу вода бежит к морю.

За дверью — голоса.

— С вами все в порядке, Уильямс?.. С вами все в порядке… ты в норме?

Он пошарил в кармане, достал бумажник, открыл его, увидел билет на поезд, сложил его, засунул в грудной карман и прижал ладонью. Потом поднялся на ноги, тщательно вытер губы и долго стоял, рассматривая в зеркале странного человека с паутиной вместо глаза.

Сжимая в руке латунную ручку двери, пошатываясь, с закрытыми глазами, он вдруг почувствовал, что весит не более девяноста трех фунтов.