- Ну и пусть. Позволь мне и дальше ошибаться. - Хичкок снова уставился в иллюминатор.

Весь экипаж смотрел на него.

-А метеор есть на самом деле? - вдруг спросил он.

- Конечно, есть, черт побери, и ты это прекрасно знаешь!

- Да, их видно на наших радарах - этакие блестки в черном космосе. Нет, лучше верить только в то, что под рукой. Иногда, - он окинул взглядом экипаж, - я не верю ни во что, кроме самого себя.

Он поднялся.

- Есть что-нибудь вне нашего корабля?

-Да. .

- Я должен посмотреть. Прямо сейчас.

- Успокойся.

- Подожди, я скоро вернусь.

Хичкок быстро вошел. Космонавты перестали есть.

- Давно это с ним? - спросил один. -Я имею в виду Хичкока.

- Только сегодня началось.

- А по-моему, он все время какой-то странный.

-Пожалуй, да, но сегодня ему совсем худо.

-А что скажет психиатр?

- Такое бывает. Каждый когда-нибудь впервые становится с космосом лицом к лицу, со мной было бы то же самое. Сперва начинаешь философствовать, потом пугаешься, .разглагольствуешь до хрипоты, начинаешь во всем сомневаться, даже в том, что Земля есть на самом деле, пьешь, похмеляешься и так далее.

- Но Хичкок не пьет, - заметил кто-то. - Уж лучше бы пил.

- Как же он прошел комиссию?

- А как мы все прошли ее? Им нужны люди, а ужасы космоса многих пугают. Вот так в космос попадают люди на грани срыва.

- Хичкок не из таких, - ответили ему. - Он, скорее, из тех, кто падает и не ушибается...

Они подождали минут пять - Хичкока все не было. Наконец

Клеменс вышел и поднялся на верхнюю палубу. Хичкок стоял там, поглаживая стену.

- Это здесь.

- Да, здесь.

- Я испугался, что все это исчезло. - Хичкок пристально смотрел на Клеменса. - Ты живой?

- Да, и довольно давно,

- Нет, - возразил Хичкок. - Сейчас, со мною рядом, ты, конечно, жив, но минуту назад ты был ничем.

- Я был сам собой, -ответил Клеменс.

- Это не имеет значения. Тебя же не было здесь, со мной, вот что важно. Ведь экипаж там, внизу, существует на самом деле?

- Конечно.

-Ты можешь это доказать?

- Слушай, дружище, тебе стоит показаться доктору Эдвардсу. Мне кажется, он тебе поможет.

- Незачем. Я в полном порядке. Кстати, о докторе. Ты можешь мне доказать, что он на корабле есть?

- Могу. Я сейчас позову его.

- Это не то. Можешь ты, не сходя с места, доказать, что он существует?

- Не сходя с места - не могу.

- Вот видишь - у тебя нет доказательств. Мне не нужны физические, вещные доказательства. За ними ты должен сначала идти, потом тащить их сюда. Приведи мне доказательства, которые в тебе самом, но чтобы я мог их ощутить, потрогать, понюхать. Не можешь? Чтобы по-настоящему поверить во что-нибудь, нужно иметь под рукой, носить при себе. А ты не можешь держать в кармане Землю, ни других людей. Твои вещные доказательства неуклюжи, за ними нужно куда-то ходить. Ненавижу вещное, оно может отдалиться, поломать веру...

- Вот, значит, по каким правилам ты играешь.

- Да, но я хочу их изменить. Хорошо бы было, если бы мы могли доказывать что угодно только разумом, умозрительно и наверняка знали бы место каждой вещи в мире, даже если она вдали.

- Но это невозможно?

- Знаешь, - сказал Хичкок, - впервые я вышел в космос пять лет назад, когда я потерял работу. Я ведь хотел стать писателем и не смог. А работа у меня была хорошая - я был редактором. Вскоре умерла моя жена. Видишь ли, когда все меняется так быстро, поневоле перестаешь доверять тому, что тебя окружает. Я отправил своего сына к тетке, и стало еще хуже. Кстати, однажды под моим именем вышел рассказ, но это был уже не я.

- Не понимаю...

Бледное лицо Хичкока покрылось испариной.

- Я смотрел на страницу, под заголовком было напечатано мое имя Джозеф Хичкок, но это был совсем другой человек. Не было никаких доказательств, что он - это я. Рассказ был мне знаком, я знал, что написал его, но имя, напечатанное на бумаге, не было мною. И тогда я понял: даже если я добьюсь литературного успеха, он не станет моим, я не смогу отождествить себя самого со своим именем. Я сжег этот рассказ и с тех пор ничего не писал. Я уже не верил, что именно этот рассказ я перепечатывал на машинке, сказался разрыв между действием и результатом. Рассказ был мертв, он не был действием и поэтому ничего не доказал. Важно только само действие, а бумага и прочее - лишь его следы. Свидетельства оконченного дела, от которого остались одни воспоминания. Мог ли я утверждать, что написал тот рассказ? Нет. Может, его написал кто-то другой? Тоже не доказано. Конечно, кто-то мог быть в комнате, когда я его печатал, и он мог бы вспомнить об этом, но ведь и память ничего не доказывает. С тех пор я начал находить такие разрывы везде и во всем, Я сомневался, что был женат, что у меня есть сын. Сомневался, что когда-то родился в Иллинойсе от пьяницы-отца и грязнухи-матери. Я ничего не мог утверждать наверняка. Конечно, мне говорили:

'Это так, а вот это этак', но для меня это ничего не значило.

- Нужно было больше доверять воспоминаниям.

- Нельзя: всюду разрывы и пустоты. И вот тогда я начал думать о космосе и как хорошо мне будет в ракете, среди огромного ничто, внутри ничто, как здорово будет выходить в ничто. А теперь меня отделяет от него лишь тонкая металлическая скорлупа. Я думал, космос-сделает меня счастливым, слетал к Альдебарану-П, потом подписал пятилетний контракт и вот мотаюсь туда-сюда, как челнок.

- Ты говорил об этом с психиатром?

- А чем он поможет? Он начнет лечить меня водами, беседами, массажами и душем Шарко. Что там у них еще? Нет уж, благодарю.

- Хичкок помолчал. - Сегодня утром мне, пожалуй, стало хуже. Или это лучше? - Он снова умолк и посмотрел Клеменсу в глаза.

- Ты здесь? Ты на самом деле здесь? Докажи!

Клеменс сильно шлепнул его по руке.

- Да, - согласился Хичкок. Он пристально и удивленно разглядывал руку, потирал ее, разминал. - Ты здесь или, точнее, был здесь в тот момент. Но я не верю, что ты и сейчас здесь.

- Увидимся позже, - ответил Клеменс; он решил поскорее найти доктора.

Ударил колокол. Еще и еще раз. Ракета дернулась, словно ее ударили гигантской рукой, но слышался звук, словно выключили пылесоc, потом пронзительный свист. Клеменс ощутил пустоту в легких, споткнулся, и тут свист прекратился.

- Метеор! - закричал кто-то.

- Пластырь, - сказал другой. И в самом деле - ремонтный паук, бегающий по корпусу ракеты, уже наложил на пробоину пластырь и теперь аккуратно ее заваривал.

Кто-то все говорил и говорил, затем голос удалился. Клеменс вскочил и побежал, дыша свежим,