свежей воды в радиатор, - добавила она и умолкла. - Они пели, не так ли?

Он кивнул. Они стояли и смотрели, как желтоватое пыльное облако оседает на их одежду и волосы. Две слезинки скатились по ее щекам.

- Не надо, - сказал он. - В сущности, это всего лишь машина, мертвая машина.

- Я так любила ее.

- Мы вечно привязываемся к тому, к чему не следует.

Они обошли лежавшую на шоссе разбитую бутылку и видели, как испаряется вино, пролившееся на раскаленный асфальт.

Они подходили к окраинам городка, жена впереди, муж сзади, устремив глаза на асфальт, как вдруг лязг металла, пыхтение мотора и бульканье воды в перегретом радиаторе заставили их обернуться. Их догонял старик в полуразвалившемся 'форде' образца 1929 года. Машина была без подножек, сожженная солнцем краска облупилась, но старик со спокойным достоинством восседал за рулем. Его лицо, затененное полями грязной панамы, было задумчивым и печальным. Увидев их, он остановил дымящуюся и вздрагивающую машину и открыл жалобно скрипнувшую дверцу.

- В такое время опасно ходить пешком.

- Вы так добры, - ответили они.

- Пустяки. - Старик был в поношенном пожелтевшем от времени, но когда-то белом летнем костюме; на старой морщинистой шее - небрежно повязанный засаленный галстук. Он с изысканным поклоном помог женщине устроиться на заднем сиденье.

- А мы, мужчины, впереди, - сказал он мужу.

И когда тот сел, старик тронул машину, оставившую после себя густое облако пара.

- Меня зовут Гарсиа.

Состоялось знакомство и обмен кивками.

- Ваша машина потерпела аварию? Вы направляетесь в город за помощью? - спросил сеньор Гарсиа.

- Да.

- Тогда разрешите, я отвезу вас и механика обратно, - предложил старик.

Они вежливо поблагодарили и отказались. Старик продолжал настаивать, но, заметив, что его внимание только смущает их, тактично перевел разговор на другую тему.

Он коснулся рукой небольшой пачки газет, которая лежала у него на коленях.

- Вы читаете газеты? Ну конечно же, как глупо спрашивать об этом! Но вы не читаете их так, как я. Не думаю, чтобы вам была известна моя система. Хотя не я сам ее придумал - обстоятельства вынудили. Но теперь я знаю, какая это чудесная находка. Я читаю газеты недельной давности. Всякий, кто пожелает, может получать свои газеты из столицы с недельным запозданием. Ничто так не помогает сохранять трезвость мышления, как газеты недельной давности. Человек невольно становится очень сдержанным и осторожным в своих суждениях.

Когда муж и жена попросили его продолжать, старик сказал:

- Помню, я месяц жил в столице и ежедневно покупал газеты. Я чуть с ума не сошел от любви, ненависти, возмущения, отчаяния. Страсти так и клокотали во мне. Я был молод и готов был взорваться по любому поводу. Я верил в то, что видел и что читал. Вы заметили? Когда читаешь газету в тот же день, почему-то веришь всему, что в ней написано. Думаешь: раз это случилось всего час назад, значит, это правда. - Он покачал головой. - Поэтому я приучил себя отходить в сторонку и выжидать, когда газета отстоится, устареет. Здесь, в нашем городке, газетные заголовки меркнут, превращаются в ничто. Газета недельной давности! Вы можете, если хотите, даже плюнуть на нее. Она похожа на женщину, которую вы любили, а потом вдруг увидели, что она совсем не та, какой вам казалась. Она даже дурна собой, а душа ее не глубже блюдца с водой.

Он осторожно вел машину, бережно и нежно положив руки на руль, словно на головы любимых внуков.

- Вот я еду домой, чтобы читать газеты недельной давности, смотреть на них со стороны, играть с ними. - Одну из них он развернул и держал на колене, время от времени заглядывая в нее. - Как пуст этот лист, словно разум слабоумного ребенка. Пустоту можно заполнить чем угодно. Вот, посмотрите! Эта газета утверждает, что все представители белой расы исчезли с лица земли. Какая глупость писать подобные вещи! И это тогда, когда на свете миллионы и миллионы белых мужчин и женщин сейчас спокойно обедают или ужинают. Мир содрогается, рушатся города, люди с воплями покидают их. Кажется, все погибло! А рядом, в деревушках, люди не понимают, зачем весь этот шум, поскольку они только что прекрасно выспались и с новыми силами встречают день. Ай, ай, как непостоянен и коварен этот мир! А люди не видят этого. Для них либо ночь, либо день. Слухи разносятся быстро. Здесь повсюду, в деревушках, позади и впереди нас, люди готовятся к карнавалу. Белые исчезли с лица земли, утверждают слухи, а тут я въезжаю в город и у меня в машине их целых двое, живых и невредимых. Надеюсь, вас не обижают мои речи? Не будь вас, я разговаривал бы с моим автомобилем. Иногда он возражает мне довольно шумно.

Они подъехали к городу.

- Пожалуйста, - промолвил Джон Уэбб, - не надо, чтобы нас увидели в вашей машине. Мы сойдем здесь. Так будет лучше.

Старик неохотно остановил машину.

- Ценю ваше благородство. - Он обернулся и посмотрел на красивую женщину.

- Когда я был молод, я был полон самых невероятных замыслов и идей. Я перечитал все книги одного француза. Его звали Жюль Верн. Я вижу, вам знакомо это имя. Во сне я часто видел себя изобретателем. Теперь это прошло. Я ничего не изобрел. Но я хорошо помню машину, которую хотел изобрести. Она должна была помочь людям понимать друг друга. Она состояла из запахов и красок, в ней был проекционный фонарь, как в киноаппарате, а сама она напоминала гроб, Человек ложился в нее и нажимал кнопку, и в течение целого часа он был то эскимосом на льдине, то арабом на коне. Вы могли испытывать все, что испытывал житель Нью-Йорка, вдыхали запахи, которые вдыхал швед, вкушали блюда, которые ел китаец. Машина была вашим вторым 'я'. Вы меня понимаете? Нажимая ее кнопки, вы могли становиться то белым, то желтым, то черным. Вы могли стать даже ребенком или женщиной, если бы вам вдруг захотелось.

Муж и жена вышли из автомобиля.

- Вы пытались изобрести такую машину?

- Да, но это было очень давно. Я совсем забыл о ней, а вот сегодня вспомнил. Сегодня, подумал я, она как никогда пригодилась бы нам, она очень нужна именно сегодня. Как жаль, что мне не удалось ее создать. Но когда-нибудь это сделают за меня другие.

- Да, когда-нибудь, - промолвил Джон Уэбб.

- Я рад, что побеседовал с вами, - сказал старик. - Да хранит вас Бог.

- Adios, senior Гарсиа, - ответили они.

Машина медленно тронулась в облаке пара. С минуту они провожали ее взглядом. Затем муж молча взял жену за руку.

Они пешком вошли в небольшой городок Колонию. Они шли мимо маленьких лавчонок, открытой мясной лавки carneceria, парикмахерской. Люди останавливались и долго глядели им вслед. Каждые несколько секунд рука Уэбба осторожно и незаметно ощупывала револьвер в кобуре под мышкой, касаясь его легонько и бережно, словно нарыва, который с каждой минутой становился все больше и причинял боль.

В мощеном дворике отеля 'Эспоза' было прохладно как в гроте под сенью голубого водопада. Пели птицы в клетках, а шаги отдавались эхом, гулким и неожиданно звонким, словно короткие выстрелы.

- Помнишь? Мы останавливались здесь несколько лет назад, - сказал Уэбб, помогая жене подняться по ступенькам. Они стояли в тени грота, наслаждаясь его синей прохладой.

- Senior Эспоза, - промолвил Джон Уэбб, когда навстречу им из-за конторки вышел тучный человек. - Вы помните меня? Я - Джон Уэбб. Пять лет назад мы всю ночь напролет играли с вами в карты.

- Конечно, конечно. - Сеньор Эспоза отвесил даме поклон и быстро пожал гостям руки. Наступило неловкое молчание.

Уэбб откашлялся.

- Мы попали в затруднительное положение, senior. Не могли бы мы остановиться в вашем отеле, только