Луне. — Я хочу, чтобы он знал, что фирма «Фейнголд и Чарни» будет отстаивать мои интересы до конца.

— Да, но…

— До конца, Саймон. За сто семьдесят три года я тем или иным способом много содействовал процветанию фирмы, В прошлом у меня были обязательства по отношению к конкретным ее членам. Но теперь я ей ничем не обязан. Скорее наоборот, и я взыскиваю этот долг.

— Я сделаю, что смогу, — сказал ДеЛонг.

Научно-техническая комиссия возглавлялась представителем Восточно-Азиатского региона, и представитель этот был женщиной. Звали ее Чи Ли-Цинь, и в прозрачных одеждах (скрывавших то, что она хотела скрыть, только слепящим блеском) она казалась закутанной в целлофан. Она сказала:

— Я сочувствую вашему желанию получить полные человеческие права. История знала времена, когда сегменты населения Земли боролись за полные человеческие права. Однако какие, собственно, права вам требуются сверх тех, которыми вы уже пользуетесь?

— Очень простое право — право на жизнь. Робот может быть демонтирован в любой момент.

— Человека могут казнить в любой момент.

— Казнь совершается только после долгого судебного разбирательства. А меня демонтируют без какой-либо юридической процедуры. Для этого достаточно слова человека, облеченного соответствующей властью. А кроме того… — Эндрю отчаянно старался, чтобы его тон не зазвучал умоляюще, но тщательно разработанные приемы придать человечность своему лицу и голосу подвели его, — Дело в том, что я хочу быть человеком. Я хотел этого на протяжении жизни шести человеческих поколений.

Ли-Цинь смотрела на него темными сочувственными глазами.

— Законодательное собрание может издать постановление, объявляющее вас человеком, оно может издать постановление, объявляющее человеком мраморную статую. Но весьма маловероятно, чтобы оно это сделало как во втором случае, так и в первом. Депутаты такие же люди, как все остальные, а в человеческом отношении к роботам всегда прятался элемент подозрительности.

— Даже теперь?

— Даже теперь. Если и будет признано, что вы заслужили человечность, как награду, останутся опасения создать нежелательный прецедент.

— Какой прецедент? Я — единственный свободный робот и единственный сохранившийся из своей серии, причем другой такой создан никогда не будет. Справьтесь у «Ю. С. Роботс».

— Никогда — долгое время, Эндрю… Или, если вы предпочитаете, мистер Мартин, — я с радостью готова воздать мою личную дань уважения вашей человечности. И вы убедитесь, что депутаты в большинстве будут против создания прецедента, каким бы неповторимым этот прецедент ни был. Мистер Мартин, мои симпатии на вашей стороне, но обнадежить вас я не могу. Более того… — Она откинулась на спинку кресла и наморщила лоб. — Более того, если дебаты будут бурными, в Законодательном собрании и за его стенами может встать вопрос о демонтировании, про которое вы упоминали. Ведь простейшее разрешение проблемы — уничтожить вас. Взвесьте все это, прежде чем что-либо предпринимать.

— И никто, — сказал Эндрю, — не вспомнит о широчайшем применении протезологии, разработанной практически мной одним?

— Это кажется жестоким, но нет, они не вспомнят, а если вспомнят, то как аргумент против вас. Заявят, что занимались вы этим только ради себя. Заявят, что это часть кампании за роботизацию людей — или очеловечение роботов, — то есть в любом случае зловещей и грязной. Мистер Мартин, вам никогда не приходилось сталкиваться с кампанией политической ненависти, но поверьте, вы станете мишенью чернейшей клеветы, какой ни вы, ни я и вообразить не можем, но непременно найдутся люди, которые свято всему поверят. Мистер Мартин, не губите свою жизнь!

Она встала. Такая маленькая и хрупкая рядом с сидящим Эндрю.

Он сказал:

— Если я решу бороться за свою человечность, вы меня поддержите?

Она задумалась, потом ответила:

— Да. В той мере, в какой смогу. Если такая позиция начнет угрожать моему политическому будущему, я, вероятно, отступлюсь от вас, поскольку не чувствую это делом своей жизни. Я стараюсь быть с вами абсолютно искренней.

— Я благодарю вас и не прошу о большем. Я намерен вести борьбу до конца, к чему бы она ни привела, и прошу вас только о той помощи, которую вам удобно оказать.

Открытой борьбой это не было. «Фейнголд и Чарни» рекомендовали хранить терпение, и Эндрю угрюмо пробормотал, что запасы его терпения неисчерпаемы. Затем «Фейнголд и Чарни» предприняли действия, чтобы свести арену борьбы к минимуму.

Они затеяли судебный процесс, доказывая, что долговые обязательства не имеют силы, если у их держателя сердце заменено на протез, поскольку искусственный орган ликвидирует человечность, а с ней и конституционные права человека.

Они упорно и искусно аргументировали свой иск, проигрывая по всем пунктам, но таким способом вынудили судью сформулировать решение наиболее общим образом, а затем, подавая апелляции, довели дело до Всемирного суда.

На это ушли годы и годы, а также миллионы долларов.

Когда было вынесено окончательное решение, ДеЛонг отпраздновал поражение в суде, как искомую победу. Эндрю, естественно, присутствовал на банкете, устроенном в конторе «Фейнголд и Чарни».

— Мы добились двух вещей, Эндрю, — сказал ДеЛонг. — И очень важных. Во-первых, мы юридически установили, что человеческое тело не перестает быть человеческим телом, какое бы количество искусственных органов оно ни содержало. Во-вторых, мы воздействовали на общественное мнение таким образом, что наиболее широкое толкование человечности получило самую яростную поддержку. Ведь любой человек надеется продлить свою жизнь с помощью протезологии.

— И вы полагаете, что Законодательное собрание признает мою человечность? — спросил Эндрю.

ДеЛонг слегка смутился.

— Тут я не слишком оптимистичен. Есть орган, который Всемирный суд признал критерием человечности. Люди обладают органическим клеточным мозгом, а роботов характеризует платиново- иридиевый позитронный мозг, когда он им вообще придан… Нет, Эндрю, не смотрите так! Наших знаний недостаточно, чтобы сдублировать деятельность клеточного мозга при помощи искусственных структур настолько близко к органическому прототипу, чтобы их удалось подвести под определение Всемирного суда. Это даже вам не под силу.

— Что же нам тогда делать?

— В любом случае попытаться. Депутат Че Ли-Цинь будет на нашей стороне, как и еще многие депутаты, чье число все увеличивается. Президент в таком вопросе, несомненно, согласится с большинством в Собрании.

— А большинство за нас?

— Далеко нет. Но мы его получим, если общественное мнение допустит, чтобы широкое истолкование человечности, которого оно добивалось, распространилось и на вас. Шанс не очень велик, не стану скрывать, но, если вы не хотите отказаться от борьбы, нам придется разыграть эту карту.

— Отказываться я не хочу.

Депутат Ли-Цинь заметно постарела с тех пор, как Эндрю встретился с ней в первый раз, и давно уже не носила прозрачные одежды. Теперь волосы у нее были коротко подстрижены, а одеяние напоминало футляр. Эндрю же по-прежнему придерживался, насколько позволял хороший вкус, моды тех дней, когда сто с лишним лет назад он начал носить одежду.

Ли-Цинь сказала:

— Эндрю, мы зашли настолько далеко, насколько возможно. И попробуем еще раз после каникул. Но, честно говоря, поражение неизбежно, и вопрос будет окончательно закрыт. Все мои последние усилия