Он был ужасно рад. Он улыбался и краснел, предлагая мне руку; он тут же чистосердечно позабыл Гезину и, честно говоря, ему было все равно – та актриса или эта. Цвет волос не имеет значения – лишь бы гулять под ручку, горделиво поглядывать на прохожих и потом хвастать перед друзьями: видали, мол, этих комедианток!

Звали его Якон, отец его оказался не булочником, как я сперва подумала – нет! Отец его был лекарем, имел практику здесь, в городе, и воспитывал сына в строгости. Бедняга жестоко страдал – дома его до сих пор пороли, в Университете насмехались, женщины брезговали, и потому приходилось ежечасно утверждать себя.

Как я поняла, частью этого самоутверждения была и дружба с самым сильным студентом Университета (уж не знаю, чем лекарский сын покупал этого бесхитростного бычка), и погоня за благосклонностью комедианток. Теперь бедняга не верил своей удаче – я шлепнулась ему прямо в руки, как перезрелый плод, и единственным препятствием к нашему сближению оказалась моя блажь, естественный для актрисы каприз: я хотела увидеть Университет изнутри. Если не весь, то уж библиотеку – обязательно.

Якон устал объяснять мне, что это не принято, что посторонних в Университете не жалуют – я стояла на своем. Трудно? Что ж. Легкие дела я могу свершать и без помощи влюбленных студентов.

Наконец Якон сдался. Не отступать же ему от чудом обретенного счастья, не идти же, в самом деле, на попятный! Мне была назначена встреча; темным вечером, когда лишь самые прилежные студенты сидят при свечах за книгой, а легкомысленные их товарищи бедокурят в городских тавернах, когда в огромном учебном здании пусто и сумрачно, когда вокруг бродит один только сторож, а в библиотеке шастает лишь кот- мышелов, – в эту самую пору трепещущий и потеющий Якон провел меня мимо железной змеи и деревянной обезьяны, охраняющих вход.

Шумно дыша, он шлепал впереди; прыгающий огонек свечи выхватывал из темноты коридоры с нишами, приземистые колонны, чьи-то лица на каменных барельефах. Пахло пылью; я задрожала. Запах напомнил мне полуразрушенный дом моей бабки, дом, где я росла.

Якон обернулся:

– Вот… Здесь… Только пять минут, ясно? Посмотри – и пойдем…

Он тоже трясся – от страха и, может быть, от предвкушения. Думал, бедняга, что, насытив свое любопытство, я вслед за тем ублажу и его, мальчишки, похоть.

Огромная дверь медленно отворилась. В темноте виднелись три высоких окна – за ними ночь была чуть пожиже, в одном висела даже мелкая звездочка. Якон сопел у меня над ухом.

Здесь лежала книжная пыль. Годами, десятилетиями; я ухватилась за угол стеллажа, потому что голова моя вдруг пошла кругом. Детство, мама…

Там тоже лежала пыль – и никто ее не убирал. Время от времени часть бесценной библиотеки пускалась на растопку; я долгими часами сидела на полу, разглядывая золотые обрезы, кожаные переплеты, тисненые корешки; особенно меня забавляли замочки – некоторые книги запирались цепью, будто сокрытую в них мудрость можно было запросто выкрасть и унести… Оставить пустые желтые страницы…

Читать я выучилась по старинной азбуке – на каждой странице там были картинки, любую из которых можно было рассматривать часами. Азбука погибла зимой в печи – и я не плакала, потому что на какое-то время сделалось тепло… А еще досаждали мыши. Однажды я поймала на улице худую блохастую кошку – но пара охотничьих псов, чьей родословной не могли подпортить даже грязные колтуны под брюхом, изгнали мою протеже, спасибо еще, что не съели.

Собаки были вечно голодны. Я тоже была вечно голодна; единственным, в чем мое детство не испытывало недостатка, были горы старинных книг…

Я опомнилась. Якон, конечно, погорячился, выделив мне на просмотр всего лишь пять минут. Однако в любом случае времени мало – не сидеть же тут до утра?

На маленьком столике нашелся подсвечник. Засветив, к ужасу Якона, две его толстых витых свечи, я принялась знакомиться с содержимым полок.

– Ты что, с ума сошла? – выдохнул он. – Столько света… Заметят…

– Я в темноте не вижу, – призналась я.

– Чего тебе здесь видеть? Это ученые книжки… ты, наверное, и читать-то…

Я смолчала. Книг было слишком много, а времени слишком мало – я поняла, что без посторонней помощи мне не справиться. Посторонняя помощь могла быть одна – в лице перепуганного Якона.

Я обернулась, придав своему лицу восторженное, слегка растерянное выражение:

– Да… Вижу, что ученые… Ты что же, – голос мой дрогнул от восхищения, – все их прочитал?

Студиозус смутился. Вряд ли он блистал среди товарищей глубокими и обширными знаниями, добытыми прилежным трудом. Я напирала:

– Ты знаешь… Я всегда мечтала… Встретить… познакомиться… Ученые… они ведь не такие, как все. Они… Вот ты, наверное, знаешь, где какая книжка стоит?

На лице его проступило сомнение. Я скрежетнула зубами: достался олух на мою голову!

Теперь предстояло самое сложное. Надо было сообщить ему название книги – и посвятить тем самым в свою тайну. Кто знает, сколько еще душ вслед за толстощеким Яконом узнают, что такая-то комедиантка ищет такую-то книжку…

Впрочем, плевать ему было на мои тайны. Он решительно схватил меня за руку:

– Пойдем… да пойдем же… Хватит… посмотрела…

Я вырвалась. Хладнокровно выпятила губу:

– Не хватай. Не заработал еще.

Он тихонько застонал. Я удовлетворенно кивнула:

– То-то… А теперь найди мне, Якон, книжку декана Луаяна «О магах».