– Соплячка… Ты… Да помнишь…

Он собирался меня попрекнуть. Хотел напомнить, из какой дыры меня вытащил и что впоследствии для меня сделал. Я всем ему обязана, и это правда, тут не поспоришь, тут нечего возразить. Он хотел пристыдить меня, ткнуть носом, размазать по столу – но осекся. Замолчал; налил себе еще вина и снова залпом выпил.

Уж лучше бы он стыдил и попрекал. Это его благородство лишило меня сил сопротивляться.

– Я люблю его, – пропищала я чуть слышно.

Он возвел глаза к небу, вернее, к потолку. Для него «любовь» была всего лишь сюжетом трагедии… да и фарса тоже. И я его понимала, потому что всю сознательную жизнь преспокойно прожила с таким же точно убеждением.

– Ты же не дура, – сказал он на этот раз почти нежно.

– Я люблю его, – повторила я упрямо.

В глубине его глаз вспыхнули белые злые огонечки.

А ведь он ревнует, подумала я с удивлением. Он предъявляет на меня права – тот, кто всегда был для меня единственным мужчиной, облаченным властью. Он не злоупотреблял ею – но он ею обладал, он и мною обладал – хозяин… Он же отец. Он же и любовник. Есть-таки основания для ревности.

Он понял ход моих мыслей. Беззвучно ругнулся; отвернулся к стене:

– Ты… Зря. Я хочу, как лучше.

– И что мне делать? – спросила я устало.

– Не-делать, – он вздохнул. – Не ходи к нему. Хватит.

– Не могу, – сказала я виновато. И тут же подскочила – он грохнул кулаком по столу:

– Дура! Таки дура, как все…

Я втянула голову в плечи:

– Он… скоро уедет. Я…

– Как знаешь, – бросил он сухо. Встал и вышел, расплатившись по дороге со служанкой.

Я проводила его взглядом. Широкая дверь закрылась за широкой спиной, и смотреть оказалось не на кого – но я все смотрела, пока сзади не кашлянули деликатно:

– Любезная Танталь…

Я обернулась. Рядом стоял длинный, как зимняя ночь, черноволосый, с сизым подбородком Хаар – так его звали, заправилу в труппе конкурентов-южан.

От неожиданности я лишилась дара речи. Хаар смотрел неотрывно, как змея; служанка споро приняла со стола пустую посуду. Предводитель южан присел, изящно забросив ногу на ногу.

Он был не стар – пожалуй, даже молод; из-под ворота куртки пробивались щегольские кружева рубашки, а на пальце посверкивало сдвоенное золотое кольцо – у них, на юге, это символ богатства.

– Поссорились? – ласково спросил Хаар. Его большой рот, натянутый, как веревка, чуть-чуть приподнял чувственные уголки. – С чего бы это?

Он даже не считал нужным соврать что-нибудь, дабы объяснить свою нескромность; мне захотелось тут же и ляпнуть ему промеж глаз: тебе-то какое дело? Следил?

– Сколько он тебе платит, любезная? – длинный Хаар явно предпочитал короткие разговоры. – Маленькая бедная труппа – не лучшее место для расцветающего таланта, верно? Это все равно, что юный цветок засушить в склянке с песком… А кругом ведь полно плодородной почвы.

Какие пышные цветистые обороты, подумала я и твердо решила сорвать на Хааре накопившуюся злость.

Будто прочитав мои мысли, он примирительно кивнул:

– Впрочем… Не сочти за обиду. Мне нету дела до ваших расчетов… Знай только, что я не глядя наброшу пяток монет серебром. Стоит лишь тебе захотеть. Ну, не захочешь – дело твое…

И, разом отбросив сдержанность, он вдруг белозубо усмехнулся:

– Где меня искать, ты помнишь, наверное?

Он ушел, изящно поклонившись; я тупо смотрела в закрывшуюся дверь, сбитая с толку, злая, растерянная – и польщенная тем не менее. Важный человек Хаар. Важный и знаменитый. Снизошел-таки. Приятно.

Каварренское кладбище знаменито было старинной традицией – почти все памятники изображали усталых птиц, присевших на надгробие.

Эгерт постоял у могил отца и матери. Надгробие старого Солля увенчано было мощным, чуть сгорбленным под тяжестью лет орлом, а над могилой его жены опустил голову измученный аист. Эгерт долго стряхивал снег с каменных плит, с крыльев, с холодных мраморных спин.

Кладбище молчало под тонкой простыней снега; Эгерт возвращался кругами, по много раз проходя мимо поникших каменных голубей, съежившихся ласточек и той маленькой безвестной пичуги, что сидела, склонив голову над гранитными буквами – «Снова полечу»…

Раньше могила без памятника была на краю кладбища, в стороне. Теперь ее со всех сторон окружали соседи – но изваяния здесь так и не поставили, и пустая гладкая плита со всех сторон окружена была жухлой травой, желтые сухие космы торчали из-под снега.