наконец, тупо и покорно.

Глядя в глаза яичнице, Женька почему-то вспомнил свою украинку. И что она говорила относительно сочинения про Киев; и что его сочинение так и не дописано. Он хотел закончить его вчера, но так устал, что, раскрыв тетрадку, сразу и закрыл ее…

Украинская мова шла вторым уроком. Литература — третьим; двух коротких перемен явно не хватит, чтобы добить сочинение, которое киснет уже две недели.

— Ма…

Мама сразу поймала Женькину многообещающую интонацию. И перестала жевать:

— Что?

— Ты мне обещала съемки показать…

Мама проглотила кусок бутерброда, отхлебнула кофе из чашки — не сводя с Женьки испытующего взгляда:

— У тебя же школа?

— Да что за школа, — Женька махнул рукой. — Два труда, два украинских… еще история, кажется…

Мама молчала.

Женька знал, что ей льстит интерес к ее работе и обижает равнодушие. А он, сын, слишком часто бывал равнодушным — ну не интересовали его все эти политические разборки, опросы на улицах и собачьи свадьбы. Маминым сюжетам он предпочитал спортивные программы — а ее это обижало.

— Ты знаешь, ма, я так давно в Лавре не был… Так интересно, как ты пещеры снимешь…

Он шел ва-банк, потому что мама же не глупая, она прекрасно понимает природу Женькиной заинтересованности.

— Я за всю четверть ни одного дня не пропустил. А тут… два труда… Ты мне потом записку напишешь.

— А так можно? — спросила мама после паузы, и Женька понял, что победил.

Это прямо праздник какой-то!

В микроавтобусе с надписью «Телевидение» они прокатились по городу, и разомлевшему от такой удачи Женьке даже пришли на ум два-три предложения на тему «Почему я его люблю». Наверное потому, что в этот момент он действительно любил его — перекресток перед стадионом «Динамо», вычурные фасады Печерска, парк, Мариинский, зеленеющие липы, пулемет перед станцией метро «Арсенальная», снова липы, сирень, каштаны…

В Лавру вошли не через главный вход, а через боковой; на этой круто спускающейся вниз улочке Женька никогда раньше не был. Слева тянулась крепостная стена с окошками, навстречу шли два высоких черных монаха, Женьке на секунду показалось, что его перебросили в другой мир, в другое время…

Откуда-то вынырнуло семейство попрошаек, затараторили, обращаясь к маме, и Женька тут же спустился с небес на землю. Едва отбились…

Археолога звали Максимом. Они с мамой поздоровались, как давние знакомые; мама сказала оператору, что первым делом надо отснять вид с колокольни, оператор стал возражать, и они с мамой слегка погрызлись. Победа, как всегда, осталось за мамой; Максим сказал, что пока подберет им комбинезоны, чтобы лезть в пещеры. Втроем — мама, Женька, оператор — прошли к недостроенному Успенскому собору, и кирпичные дорожки с поперечными выступами-ступеньками были похожи на корабельный трап. Небольшими стадами бродили по заповеднику экскурсанты; снаружи царило солнце, внутри колокольни было темно и прохладно, и крутые ступеньки, раз начавшись, никак не желали заканчиваться.

— То же самое в соборе Святого Петра в Риме, — прервала молчание мама.

Женька никогда не был в Риме. Но надеялся когда-нибудь попасть — может быть, уже скоро…

Он помогал оператору нести штатив. И мама, и оператор скоро выдохлись; Женька легко обогнал их.

— Ну, видно, что ты футболист, — уважительно сказал оператор откуда-то снизу, из-под ног.

Несколько раз им встретились компании, идущие вниз; чтобы разминуться, приходилось прижиматься к холодной стенке и прижимать штатив к груди.

Потом они вышли на открытую площадку — отсюда уже открывался вид вполне ничего себе, но ступеньки вели вверх, и Женька, не задумываясь, пошел.

…Снизу нельзя было предположить, что эти колокола такие здоровенные. Даже страшновато смотреть на них.

Пока оператор устанавливал штатив и камеру, Женька успел облазить всю смотровую площадку.

Внизу лежал Днепр.

Внизу лежал город; это было немногим хуже, чем смотреть с самолета.

От горизонта до горизонта залитый солнцем; Женька почувствовал, как подошла мама и остановилась рядом. И тоже смотрела.

Оператор уже снимал, и лицо у него было как у вратаря, когда он отслеживает угловой у ворот соперника.

Мама положила руку Женьке на плечо, и он, сторонившийся поцелуев-объятий, на этот раз не вывернулся.

Над стадионом «Динамо» высились четыре вышки с прожекторами. Далеко-далеко шел по мосту поезд — энергичный поджарый червяк.

— Здесь полным-полно подземных ходов, — говорил археолог Максим. — Подземные помещения, мы даже подозреваем, что в одном из них может быть Лаврская библиотека… Вот здесь — отсюда и туда — минная галерея…

Там ответвления, ниши, в них хранили бочонки с порохом. А здесь тоже, вот, земля все время проседает, время от времени надо сверху насыпать новую…

— А почему? — спросил Женька.

Максим пожал плечами:

— Подземная полость какая-то… Исследовать ее не можем — нет денег. Просто следим, чтобы землю вовремя досыпали…

— А бывают обвалы? — спросил Женька.

— Конечно, — охотно закивал Максим. — Особенно весной, когда талые воды, или там когда дожди…

— А не опасно спускаться? — поинтересовался оператор.

— Сейчас нет, — заверил Максим. — Мы все время ходим…

Женька молча восхищался. Он был действительно храбрым, этот парень. Надо быть воистину смельчаком, чтобы вот так лезть под землю, в темноту, в неизвестность, где случаются оползни и обвалы, где полным-полно неисследованных помещений, да еще и говорить об этот так просто, как будто речь идет о прогулке по Крещатику: там был оползень, мы сказали монахам, чтобы они не спускались в пещеры пока мы не решим, что там безопасно…

— …Крест, высеченный, предположительно, самим Антонием. Кто такой Антоний, знаешь?

— Знает, конечно, — быстро сказала мама.

— Не знаю, — сказал Женька.

— Ты меня позоришь, — пробормотала мама со вздохом.

— Основатели Лавры — Антоний и Феодосий… Так вот, этот крест высечен тем же инструментом, что и сама пещера — а ее, предположительно, копал Феодосий…

Женьке пришлось преодолеть себя, спускаясь в темноту.

В детстве у него было два повторяющихся сна: кошмар про метро и кошмар про лифт. Наверное, он не рожден для темных закрытых помещений. Тем более под землей.

Рядом сопел оператор. Женька давно заметил — операторам хоть потоп, их интересует только то, что у них в видоискателе. Так и на стадионе — даже когда нашим забивают гол, операторы только и думают, чтобы его снять посмачнее. Циники…